Художественный стиль речи использует всю палитру языковых средств

Система образов воздействует на воображение и эмоции

У художественного стиля две главные функции — эстетическая и функция воздействия. 

Влияние на воображение читателя и стремление вызвать у него яркие эмоции называют суггестивностью (англ. suggestive ‘наводящий на размышления, заставляющий думать’, от лат. suggestio ‘добавление’, ’намек’, ‘внушение’). 

Суггестивные художественные образы особенно характерны для поэзии символистов¹, которые намеренно используют «темный» язык, чтобы ввести читателя в транс — так он сможет стать соавтором произведения, достроив образ по-своему:

Художественный стиль отличает яркое проявление индивидуальности автора, который может использовать любые средства языка, чтобы передать свои чувства, создать нужную атмосферу или раскрыть характер героя. Поэтому этот стиль может содержать в себе элементы любых других функциональных стилей. 

По этой причине некоторые лингвисты не выделяют отдельно художественный стиль: у него есть определенная сфера применения, но из-за «разностильности» он не образует замкнутой системы. 

Маргарита Кожина приводит такие соображения в пользу признания художественного стиля: «Каждое слово в художественном произведении мотивировано содержательно и стилистически, все вместе они объединяются одной общей, присущей им эстетической функцией»². Кроме того, средства других стилей автор задействует не в полном объеме: в каждом конкретном случае из всего арсенала он выберет то, что будет уместно и оправданно.

Лексика и фразеология создают авторский стиль

Художественный стиль обычно ассоциируется с чем-то изящным и утонченным, с обилием выразительных средств, таких как яркие эпитеты, сравнения, метафоры, метонимии, гиперболы, риторические вопросы и обращения. 

Но в этом стиле допустимы самые разные элементы языка, в том числе «низкие» и находящиеся за пределами литературной нормы: окказионализмы, жаргоны, диалектизмы, просторечия. 

Герои «Вечеров на хуторе близ Диканьки» — украинцы, поэтому диалектные слова у Гоголя отражают реалии украинского языка XIX века:

Чтобы дать речевую характеристику заключенных, Солженицын использует разговорно-сниженную и грубую лексику (было бы странно, если бы они все говорили как ученые интеллигенты):

Автор может образовывать необычные формы слов, которые потенциально возможны в языке, но до этого или не употреблялись вовсе, или их использовали окказионально:

Художественный стиль может проявляться не только в выборе лексики (устаревшей, просторечной или даже обсценной, как в произведениях Юза Алешковского). Стиль проявляется также и в синтаксисе: одни писатели славятся предложениями на целую страницу, другие, наоборот, выбирают короткие и простые конструкции.

Фразеология в художественных текстах тоже отражает речевые пристрастия автора: он может модифицировать, творчески перерабатывать существующие в языке фразеологизмы, заменяя компоненты или соединяя два в одном. Например, у Толстого встречаются варианты идиом в годочках и под метелочку (вместо в годах и под метелку), а выражение спуску не дают употребляется в значении ‘не отстают’ вместо стандартного ‘не прощают, не оставляют без возмездия проступки’³.

Иногда отдельные фразеологизмы повторяются у конкретного автора настолько часто, что становятся приметой стиля этого автора, или идиостиля. Так, А. Н. Баранов и Д. О. Добровольский отмечают, что в корпусе текстов Достоевского «наряду с формами принять решение; отложить/отдалять решение встречаются формы с нестандартными коллокатами: дать решение; взять решение; принести решение по делу; оставить решение (в значении ‘отложить’); сложить решение (‘решить сделать что-л.’); положить решение; предпринять решение; обнадежить на решение»⁴. 

Правила и нормы не мешают свободе творчества

Слово литературный восходит к латинскому littera ‘буква’, поэтому понятие «литературный язык» связано с письменностью, а литературный стандарт может быть выработан и не в литературных текстах — например, в документации (договорах, деловых грамотах).

Литературный язык (обработанная форма общенародного языка) и язык литературы — совершенно разные понятия. 

То, что мы называем литературным языком, в других языках обозначают иначе — например, «стандартный»: англ. Standard English, нем. Standardsprache, франц. Langue standard⁵, при этом в болгарском есть термины книжовният/литературният език. 

В художественной литературе, в том числе у самых известных и авторитетных писателей, можно найти словоупотребления, которые сегодня считаются ошибкой, относятся к просторечию или даже к обсценной лексике. Это может быть связано не только с характеристикой персонажа, но и с тем, что языковая норма меняется с течением времени. 

Извиняюсь, что не ответил никому до сих пор, — пишет Федор Достоевский в «Дневнике писателя»; Ну, ну, моя радость, простите... Извиняюсь (целует руку), — говорит герой произведения Антона Чехова «Дядя Ваня». Согласно современным правилам русского языка, форма извиняюсь — разговорно-просторечная, а норма — извини, извините. Точно так же русские авторы XIX века охотно использовали слово ихний (сейчас правильно только их):

Иногда автор может сознательно нарушать грамматику — либо metri causa, то есть во имя сохранения стихотворного размера, либо ради обособления слова, из фонетических соображений и т. п.:

Стихи Владимира Маяковского в черновиках могли выглядеть грамматически «правильнее», чем окончательные и опубликованные варианты. Некоторые поэты и писатели даже отстаивали право писать с ошибками, например Александр Блок: «Для меня дело обстоит вот как: всякая моя грамматическая оплошность в… стихах не случайна, за ней скрывается то, чем я внутренне не могу пожертвовать; иначе говоря, мне так „поется“»⁶. 

Писатели не обязаны разделять наше представление о грамотности, особенно если они жили в эпоху, когда норма еще продолжала формироваться и была довольно подвижна. И вместе с тем литература во многом эти новые нормы и порождает, ее влияние на письменную культуру в целом огромно — неслучайно Пушкина называют создателем русского литературного языка. 

В этом и заключается главный парадокс художественного стиля: он включен в кодифицированную часть языка, но стремится выйти за пределы нормы, уйти от обыденности. 

«Если мы станем разбираться в общих законах восприятия, то увидим, что, становясь привычными, действия делаются автоматическими»⁷, — отмечает писатель и литературовед Виктор Шкловский в книге «О теории прозы». То же происходит с восприятием вещей: знакомое нам становится как бы невидимым. Именно поэтому искусство стремится преодолеть этот автоматизм восприятия, о чем пишет Шкловский: «…приемом искусства является прием „остранения“ вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен…»⁸