В чем язык животных похож на человеческий

Человеческий язык — что в нем такого особенного?

Прежде чем говорить о том, владеют ли животные некоторым подобием языка, исследователи пытаются договориться, что представляет собой язык в самом общем смысле. Другими словами, наличие каких элементов нужно для того, чтобы сказать: «Да, они умеют говорить. Они не просто кричат в пространство, когда им страшно, не просто мурлыкают, когда им хорошо. Нет, они сообщают друг другу важную информацию и могут менять смысл сообщений, составляя разные комбинации из базовых элементов».

В 2002 году лингвист Ноам Хомский и его соавторы, биологи Марк Хаузер и Текумсе Фитч, выдвинули гипотезу, согласно которой человеческий язык отличается от других систем коммуникации синтаксисом, в основе которого лежит возможность рекурсии, то есть бесконечного порождения вложенных предложений. 

Рекурсия является языковой универсалией, то есть наблюдается во всех известных языках. Пример рекурсии — детское стихотворение о доме, который построил Джек.

Кроме того, Хомский придерживается мнения, что главная функция языка — быть инструментом мышления, а не коммуникации.

Лингвист Рей Джекендофф и его коллега, специалист по экспериментальной психологии и психолингвистике Стивен Пинкер, вступили в полемику с идеями Хомского. Они выделили свой набор свойств, присущих всем человеческим языкам (и отличающие их от неязыковых систем коммуникации).

• Речепроизводство, подконтрольное воле. Это значит, что мы можем общаться именно тогда, когда мы хотим что-то сказать, когда нам это нужно, и употреблять именно те речевые конструкции, которые помогут выразить то, что у нас на уме.
• Фонетический анализ. Это способность анализировать поток речи и распознавать звуки. Иногда мы распознаём слова даже не по самим звукам, а по переходам от соседних. И не замечаем, что звук, допустим, выпал, его реально не было. 
• Фонематический анализ. Это умение выделять звуки, которыми отличаются слова (лесть — месть, трус — трос). В языке фонемы организованы в систему. Например, в русском языке есть противопоставление согласных по глухости-звонкости (пар — бар) и по твердости-мягкости (тапки — тяпки). Больше ни у кого из животных этого нет.
• Аффиксальное словообразование. Это умение составлять из частей (морфем) новые слова: дом — домик, нищий — нищенствовать, строить — перестроиться.
• Маркирование синтаксических отношений специальными словами (узнать новость от Маши), элементами в составе слов (Иванушка любит Василису), а также порядком слов в предложении (Мать любит дочь).
• Иерархические связи в синтаксисе. Они позволяют разделить сообщение на небольшие осмысленные кусочки и дальше анализировать сообщение «по частям», в рамках этих кусочков.
• Информация о сочетаемости, встроенная в значение слов. Он находится, он очутился, она ударила — неполные выражения. Нужно обязательно продолжение, и слушающий ждет этого продолжения. В таких случаях лингвисты говорят о незаполненных обязательных валентностях: находится где? очутился где? ударила кого или что?
• Желание обнаруживать слова, причем даже там, где их нет. Когда птичка поет, мы можем уловить в ее пении некие слова. То же самое происходит, когда слышим песню или неразборчивую речь на иностранном языке. 

Кое-что из этого животные, вероятно, умеют

Некоторые из этих элементов, впрочем, подвергаются критике. Лингвист Светлана Бурлак указывает, что некоторым попугаям легко дается речепроизводство, подконтрольное воле (а вот обезьянам — нет). Серый попугай жако Алекс, живший у Айрин Пепперберг, понимал, что говорит, зачем и почему именно это.

Фонетический и фонематический анализ также доступен некоторым животным. В ходе опытов оказалось, что бонобо Канзи понимает английский. Однажды люди при нем сказали друг другу «кто вчера забыл выключить свет», и он посмотрел на выключатель. В ходе дальнейших экспериментов говорили какие-то вещи по телефону из другой комнаты (или надев на Канзи непроницаемый шлем), чтобы мимики не было видно, и он понимал.

Другие виды, как и мы, намеренно используют словесные сигналы. Известно, что некоторые птицы, такие как японские синицы и дроздовые тимелии (вид воробьиных), комбинируют разные сигналы, чтобы создать новое сообщение с новым смыслом. 

Многие виды строят сложные социальные связи и практикуют передачу знаний, а это может быть предпосылкой для структурированной системы коммуникации, такой как язык.

Возможно, вскоре удастся обнаружить у животных и другие прежде считавшиеся уникальными для людей элементы языка. И все же, хотя отдельные черты могут быть универсальными, именно людям удалось построить такую сложную систему общения. Может быть, дело в нашей биологии?

Что позволяет людям говорить

Поначалу язык понимали как единую способность, присущую исключительно людям. Она либо есть, либо ее нет. Но тогда должен существовать «ген языка», «языковая железа» или особая структура в нашем теле (мозге?).

Долгое время ученые пытались найти уникальные биологические особенности нашего организма, которые были бы напрямую связаны с речью.

В 2001 году научная группа под руководством генетиков Сесилии Лай и Саймона Фишера обнаружила ген, названный FoxP2, в лондонской семье, страдавшей от детской апраксии речи — расстройства, которое ухудшает способность человека координировать мышцы, чтобы производить звуки, слоги и слова в понятной последовательности. Однако впоследствии такой же ген обнаружили и у животных. То же касается строения голосовых связок: ничего уникального, присущего именно людям, в анатомии речевого аппарата нет. 

Структура мозга — если говорить о центрах, которые принято связывать с языком, — тоже не уникальна. Двумя основными областями человеческого мозга, связанными с речью, являются зоны Брока и Вернике. Первая важна для конструирования и понимания предложений, вторая — для понимания смысла слов. Их повреждение непосредственно влияет на речевые функции. Но аналоги этих зон были найдены и в мозгу бонобо, шимпанзе, горилл, орангутангов, гиббонов и макак. 

Наш вид в ходе эволюции просто приспособил уже существовавшие у него структуры для новых целей.

Если посмотреть на виды, имеющие мало общего с нами анатомически, но похожие на нас в построении коммуникации, картина еще больше усложняется. «Больше всего общих черт с языком набирает коммуникативная система медоносной пчелы, — пишет Светлана Бурлак в книге «Происхождение языка». — До некоторой степени в танце пчел можно усмотреть даже произвольность знака: один и тот же элемент виляющего танца у немецкой пчелы обозначает расстояние 75 м до источника корма, у итальянской — 25 м, а у пчелы из Египта — всего пять». А муравьи могут сообщать сородичам о различных местах нахождения корма, причем сообщение «все время направо» будет короче, чем «налево, потом направо, еще раз направо, потом налево и потом направо».

Сбивает с толку и то, что виды с развитой коммуникацией формировались в разных природных нишах, их эволюция шла очень разными путями. Другими словами, нет явных географических или филогенетических закономерностей, которые бы помогли определить необходимые для развития языка условия. И, несмотря на годы поисков, никто так и не обнаружил системы общения со всеми свойствами языка ни у одного вида, кроме нашего.

Альтернативные языки — признак иного сознания?

В книге 2016 года под названием «Человек говорящий. Эволюция и язык», написанной совместно с компьютерным лингвистом Робертом Бервиком, Ноам Хомский описывает
общение животных как «радикально отличное» от человеческого. И дело не только в том, что для связи друг с другом они используют радикально иные способы (например, эхолокацию, как китообразные и летучие мыши).

«Речь» животных не достигает того уровня системности, какой имеет человеческая.

По крайней мере, исследователи до сих пор не могут однозначно сказать, есть ли у какого-либо вида, кроме людей, нечто похожее на набор смыслоразличительных и знакомых всем элементов, из которых можно составлять осмысленные послания. С другой стороны, можно задать и другой вопрос: а есть ли у них потребность в этом? Возможно, сложность языка на человеческом уровне была бы избыточна и неудобна для других видов?

Зоолог Арик Кершенбаум: «Мы все хотим знать, что говорят животные»Интервью с автором новой книги о коммуникации в дикой природеСогласно гипотезе происхождения языка в результате «самоодомашнивания», предложенной Саймоном Кирби и Джеймсом Томасом в 2018 году, организмы, избавленные от сильного давления среды (постоянной угрозы со стороны хищников, риска не найти пищу, плохой погоды), развивают более сложные формы коммуникации. Относительная простота сигналов, которая давала преимущество в дикой природе, перестает давать его там, где условия не такие суровые.

К примеру, ученые заметили, что у одомашненных бенгальских амадин (вид птиц) песни разнообразнее и сложнее, чем у диких (при сохранении общей структуры). Такое усложнение может помешать диким и одомашненным представителям одного вида понимать песни друг друга (и, следовательно, опознавать «своих»). Также более сложные и вариативные песни могут хуже выполнять свою функцию (например, предупреждение об опасности). В свою очередь, простота и стереотипность песни способствует более быстрому обучению птенцов. 

Собаки, домашние кошки и другие животные, живущие бок о бок с человеком, переориентируются на общение с ним и обогащают свой репертуар коммуникации. Но это всего лишь следствие адаптации к человеку, которое не требуется в дикой природе.

По мнению нейрофизиолога Александра Каплана, язык — это главное условие для формирования сознания. Можно подумать, что здесь-то и пролегает граница между человеком и другими видами: в наличии сознания, в способности описывать внутренний и внешний мир. Однако и здесь можно задать вопрос: а что, если сознанием обладают не только люди? 

«Сегодня можно пойти на компромисс и говорить о том, что у собаки есть собачье сознание, у лягушки — лягушачье, а у человека — человечье», — размышляет Александр Каплан. Поэтому современные ученые все чаще стараются подходить к изучению языка животных феноменологически — не сравнивая его с человеческим, но выявляя его значение в жизни конкретного вида.