Основные принципы орфографической нормализации
Предлагаем вниманию читателей статью Сергея Петровича Обнорского, опубликованную в журнале «Русский язык в школе» (№ 5–6, 1939). Статья представляет собой текст доклада, прочитанного на заседании Правительственной комиссии по разработке единой орфографии и пунктуации 7 октября 1939 года. В этой работе рассматриваются спорные орфографические вопросы, стоявшие перед лингвистами в 1930-е годы, при подготовке общеобязательного свода правил русского правописания.
Предисловие «Грамоты.ру»
Сергей Петрович Обнорский (1888–1962) — один из известнейших советских языковедов, академик АН СССР, инициатор создания и первый директор Института русского языка АН СССР (1944–1950). Главными научными интересами С. П. Обнорского, выпускника Петербургского университета, ученика А. А. Шахматова, были история русского языка, орфография, лексикография. Он был членом редколлегии семнадцатитомного академического словаря русского языка (БАС); под его редакцией вышли 1-е, 2-е и 3-е издания знаменитого однотомного «Словаря русского языка» С. И. Ожегова (М., 1949, 1952, 1953).
С. П. Обнорский — один из самых активных участников работы по созданию свода правил русского правописания. Он входил в состав Правительственной орфографической комиссии, образованной в 1930-е годы, задачей которой было упорядочение, уточнение правил правописания, устранение неоправданных исключений, орфографических вариантов. Результатом работы комиссии стало издание в 1939 и 1940 годах проектов «Правил единой орфографии и пунктуации» с приложением краткого словаря. Как известно, утверждению этих правил помешала Великая Отечественная война; общеобязательные «Правила русской орфографии и пунктуации» были приняты только в 1956 году.
В приводимой ниже статье С. П. Обнорский неоднократно подчеркивает, что задача унификации русского правописания не имеет ничего общего с реформированием письма, и приводит примеры теоретически возможных изменений и дополнений к правилам, которые, однако, не рассматриваются языковедами именно потому, что перед ними не стоит задача провести реформу или радикально «упростить» правописание. Лингвисты не собираются реформировать русское письмо — эти слова сотрудникам Орфографической комиссии нередко приходится повторять и в наши дни. Поэтому статья С. П. Обнорского о принципах орфографической нормализации, написанная семьдесят пять лет назад, нисколько не потеряла актуальности.
Основные принципы орфографической нормализации
Согласно постановлению СНК от 10 июля с. г. о создании Правительственной комиссии по разработке единой орфографии и пунктуации русского языка наша задача определяется совершенно четко. Задачей Комиссии не является пересмотр самой системы нашей орфографии и пунктуации (в целях тех или иных ее изменений, в целях ее, например, внутренней координации, в целях того или иного ее упрощения и т. п.). Задача Комиссии — установление единой орфографии и пунктуации в тех линиях, где должного единства в ней нет, ибо действительно в различных отношениях практика нашей орфографии и пунктуации содержит элементы неустойчивости и двойственности, что, конечно, не может не являться тормозящим моментом в общем росте нашего культурного строительства. Наша задача, таким образом, не задача какого бы то ни было реформирования нашего правописания и пунктуации, а задача его корректирования, его унифицирования, снятия того пласта в нашей орфографии и пунктуации, который, в достаточной мере доставшись из старины, выступает в ней раздваивающим, балластным элементом.
Реформа нашей орфографии 1918 года была подлинной реформой, и ее значение громадно. Она упростила систему нашего письма, освободив его от давно омертвевших пережитков прошлых времен, сделав тем ее более удобной для массового усвоения. Самые положения реформы 1918 года были тщательно подготовлены и продуманы и объективно являются со всех точек зрения положениями неуязвимыми. Но академическая комиссия, длительно работавшая над подготовкой этой реформы, не должна была, конечно, свои задачи ограничить целями реформирования по тем или другим линиям нашего правописания. С давних, до-Гротовских еще времен в нашем правописании было не мало частных неясных, этих «спорных», вопросов письма, спорных написаний отдельных слов, спорных вопросов с написанием однотипных групп слов и т. п. Грот в своей деятельности пытался ввести известный порядок в эту смесь подчас трудно поддающихся правописной нормализации больных случаев нашего правописания. Но Грот в своей работе (это были 1870-е годы) не мог явиться проводником определенного от начала до конца единого принципа в корректировании письма. В результате, хотя на некоторое время деятельностью Грота и обозначилась волна известного упорядочения нашей орфографии, но этот период был недолгим.
Развитие науки о русском языке и его истории, выпавшее на 1880-е и 1890-е годы, вскрыло немало недочетов в работе Грота. Упорядоченные Гротом многие спорные вопросы правописания снова явились, как «вопросы», как пункты не разрешенные, больные, вызывая двойственность в практике нашего письма. Академическая комиссия, работавшая над подготовкой реформы правописания и ее подготовившая, должна была свое слово сказать и в отношении этих частных, давно наболевших, казуальных случаев нашего правописания. Но этой работы она не проделала. Больные вопросы, доставшиеся еще от стародавних времен, продолжали оставаться больными же, и можно сказать, что от времени, в условиях естественного роста языка, они лишь численно возросли.
Наше время, революционная пора, принесшая особенно сильные сдвиги в языке, естественно, еще более увеличило контингент этих спорных, неясных, двоящихся в общей нашей практике написаний, как отдельных слов, так и цельных типов слов, или сочетаний слов и т. д. (то же относится к вопросам пунктуации). Это отсутствие единых норм письма в написании, казалось бы, одних и тех же слов или одних и тех же типов слов и т. д. (то же и в отношении неустойчивости пунктуации) и должно практически привлечь наше, Правительственной комиссии по установлению единой орфографии и пунктуации, внимание.
Наша задача во всех случаях неустойчивого или двоящегося письма (будет ли это область орфографии или пунктуации) дать соответственную норму, как единую норму орфографии и пунктуации.
Мы все прекрасно знаем длинные ряды этих больных пунктов нашего правописания (как и пунктуации). Я напомню отдельные более крупные их разделы. Есть комплексы слов, с давних пор (еще с Гротовских времен) неустойчиво пишущихся в отношении корневых безударных гласных — то с а, то с о, то с е, то с и и т. д., например, колач и калач, кропива и крапива, пловучий и плавучий, снегирь и снигирь, мараковать и мороковать, застрявать и застревать, мокрядь и мокредь, заря и зоря, бечева и бичева, пескарь и пискарь, метель и мятель, аляповатый и оляповатый, арава и орава, махровый и мохровый, на корачки и на карачки, реторика и риторика, хрестоматия и христоматия, тароватый и тороватый, каравай и коровай, тараторить и тороторить, паром и пором и т. д. Есть случаи неустойчивости с написанием безударных гласных в суффиксальных элементах слов, например, березонька и березанька, варево и вариво, курево и куриво, ветряный и ветреный, костеника и костяника, обледенеть и обледянеть, окостенеть и окостянеть, мытищенский и мытищинский, мачеха и мачиха и т. д. Издавна больным здесь же в области написания гласных является написание о или е в подударном положении после ж, ч, ш, щ, а также и в неударном положении после ц: желтый или жолтый, черный или чорный, шелк или шолк, щелок или щолок, гарцевать или гарцовать и т. п.
Много трудностей, а поэтому двойственности в написании согласных в отдельных группах слов: крупичатый или крупитчатый, досчатый или дощатый, будничный или буднишний, Никитична или Никитишна, веснушчатый или веснущатый, туреччина или туретчина, констанцкий или констанцский. Особенно многочисленна группа слов с двоящимися в написаниях одиночными или двойными согласными: бессоница и бессонница, ветреный и ветренный, конопляник и коноплянник. Громадное здесь число неустойчивых написаний падает на иноязычные заимствования: грамофон или граммофон, диференцировать или дифференцировать, пятибальный (от балл) или пятибалльный и т. д.
Очень большая пестрота в написании отдельных рядов слов слитным образом, или раздельным, или с дефисом (с черточкой).
Таковы прежде всего многообразные в языке полунаречные сочетания из предлога и имени, или из отрицания, предлога и имени, пишущиеся вообще с большой неустойчивостью и требующие соответственно орфографической нормализации. Ср. такие случаи, как в одиночку, (пить чай) в прикуску, (разбить) в пух и прах, быть на лицо, на ряду с этим, не в моготу, ни за что и т. д.
Сюда далее принадлежат многочисленные в языке разных типов сложения: сложные имена существительные в роде квазимарксист, контрпредложение и т. д. (слитно или с дефисом), сложения с пол- (пол-часа, пол-Европы, пол-метра и т. п.), сложные прилагательные, например, темноватосиний, сельскохозяйственный, антинаучный и т. д., сложные наречия, союзы, частицы (чуть-чуть, коль скоро, однако же и др.). Очень нуждаются в нормализации также вопросы написаний в словах и известных цельных группах слов прописных и строчных букв, в особенности, например, в сочетаниях, служащих обозначением географических названий, наименований праздников, названий учреждений и т. д. или в разнообразных сочетаниях слов как именованиях исторических эпох, в названиях — заглавиях печатных произведений (газет, журналов и т. д.). Нужно ли воспроизводить в памяти эти обычные проблемы, возникающие перед каждым из нас по вопросу о том, как писать — Первое Мая или Первое мая, Дом Красной Армии или Дом Красной армии, Академия Наук СССР или Академия наук СССР и т. д., партия Земля и Воля или Земля и воля, газета Ленинградская Правда или Ленинградская правда и мн. под.
Весь отмеченый круг вопросов усугубляется в отношении специальной категории иноязычных слов, где оказались бы специфические свои проблемы написаний и гласных и согласных, слитного или раздельного или дефисного написания слов, употребления прописных и строчных букв и т. д. Следует, наконец, напомнить, что и в сфере пунктуации есть свои больные места, очень чувствительные для нашего учительства, требующие также своей нормализации, например, в отношении постановки или непостановки в известных позициях запятых (при сочетаниях двух союзов, при одиночных деепричастиях, для выделения однородных членов предложения, для обозначения сравнительных оборотов и т. д.), или тире, в отношении разграничения постановки точки от точки с запятой и т. д. Таков примерный, тематический круг правописного материала в нашем языке, неустойчивого в написаниях и следовательно нуждающегося в своей нормализации.
Правительственная комиссия по установлению единой орфографии и пунктуации имеет своей задачей во всем этом сложном комплексе неустойчивых написаний дать твердые орфографические и пунктуационные нормы.
Нельзя, конечно, подходить к разрешению стоящих перед нами вопросов о неустойчивых в том или другом отношении наших написаниях, как к изолированным фактам или рядам фактов, требующим того или иного изолированного в каждом данном случае своего разрешения. Наша современная орфография, как и пунктуация, представляет собою цельную изнутри систему, которая в свою очередь покоится на орфографической (или пунктуационной) системе прошлого. Каждое данное разрешение орфографического (пунктуационного) вопроса должно поэтому как-то входить в общую нашу правописную систему, должно ею оправдываться, в ней полностью растворяться. Отсюда понятна необходимость остановиться на отдельных общего характера положениях, которые должны определять самый подход наш к решению тех или иных конкретных вопросов орфографической или пунктуационной нормализации.
Необходимо прежде всего еще раз подчеркнуть основное отправное положение, выдвинутое в самом начале, определяющее сущность и рамки нашей работы. Наша задача, как мы говорили об этом выше, не есть реформирование существующей системы письма, а лишь ее унифицирование, корректирование ее в пунктах неустойчивости и установление таким путем действительно единой и орфографии и пунктуации нашего языка. Ошибочно было бы думать, что так очерчивая прямые свои задачи, мы сузили бы поле необходимой по своему существу работы. Конкретная проблематика нашей работы, выше мною представленная в самых лишь общих масштабах, сама по себе настолько объемна и по существу настолько значительна, что ее успешное разрешение знаменовало бы колоссальное наше приобретение общего культурного порядка.
С другой стороны, вопросы реформы, как таковой, нашего письма не являются задачею нашего дня. Не следует думать, что общая наша система письма вопиет к реформе, что здесь у нас крайне неблагополучно и т. д.
Наша система письма по-своему выдержанная, весьма экономичная, внутренне целостная, и нисколько не хуже любой из систем письма европейских народов, а много их лучше.
Прав был поэтому наш лучший историк русского правописания, академик Грот, который (еще в старое время в 1870-х годах) в характеристике нашей орфографии писал: «...если беспристрастно сравнить наше правописание с правописанием большей части других народов, то мы убедимся, что наше, по своей простоте, точности и ясности, должно быть признано одним из самых удовлетворительных»1; или еще ниже: «...наше правописание далеко не представляет тех многочисленных и запутанных затруднений, которые тяготеют над письмом большей части других европейских народов»2.
В этих условиях видеть в реформе нашего письма коренную задачу нашего дня, конечно, совершенно неправильно. Теоретически, в кабинетных дискуссиях, естественно можно строить всяческие построения о реформировании нашего письма, вроде, например, пожеланий устранить из практики письма прописные буквы, сократить количество пунктуационных знаков и рамки их употребления, перестроить систему написаний гласных после мягких согласных, заменить написание -ого — -его в прилагательных и местоимениях написанием -ово — -ево и т. д., но этого рода пожелания с одной стороны оказались бы спорными, с другой же стороны — и это самое главное — отнюдь не оправдывались бы непосредственными жизненными требованиями сегодняшнего дня. Напротив, унифицирование письма, создание единой, без разнобоя, системы орфографии и пунктуации, есть многими годами наболевшая и для всех нас одинаково острая потребность, как основной залог успехов общего нашего культурного строительства.
Практически подчас бывает трудно держаться в линии унифицирования письма, не соскальзывая на путь прямого его реформирования. Однако переступать эти границы не следует, так как иначе встал бы тот же трудный вопрос о возможных гранях самого реформирования письма. Представляется, что здесь всегда должен быть четким отправной момент в работе как стимул самого унифицирования, именно наличность в практике письма колеблющихся фактов написаний, отдельных ли слов, или групп слов и т. д. Эти наличествующие факты колебаний письма (а не теоретические мысли о нормах написаний того или иного слова, или группы слов, или пунктуационного знака в той или иной позиции и т. п.) и должны определять прямую работу по унификации письма.
Например, какое-нибудь слово пловучий, нередко пишущееся с а в корне (в виде плавучий), именно этим фактом неустойчивости своего написания должно вызвать к себе наше внимание, и мы должны будем установить единую норму его написания (очевидно, в виде пловучий, с о). Но если бы это слово выдержанно практиковалось в форме заведомо неправильной (исторически) плавучий, с а, мы не задерживались бы на нем: у нас не было бы оснований, базы, стимула для унификации.
Ведь наша задача не выправка орфографии с точки зрения требований исторической правильности, или на основании каких-либо иных теоретических соображений, а лишь корректирование в линиях разнобоя письма.
Очень трудным вопросом, с давних времен болезненным в нашем письме, является вопрос о написании о или е под ударением после согласных ж, ч, ш, щ. Теоретически, не отправляясь от непосредственных фактов колеблющихся написаний, можно было бы предложить две единые нормы на выбор: везде писать е, или, напротив, везде писать о. Каким было бы это решение — унифицировавшим или реформировавшим наше письмо? Конечно, реформировавшим, к тому же без необходимости такого реформирования.
И действительно, при одном решении, с проведением всюду буквы е, мы должны были бы писать с е и слова в роде обжера, жех, чекнуться, зажера и т. д., то есть такие, где всегда было устойчивым о, — в результате это была бы реформа. С другой стороны, с проведением всюду о, — пришлось бы с о писать лжошь, печошь, разрешонный, на чом и т. д., а также жоны при жена, пчолка при пчела, счот, учот, счол, учол, пришол и т. д. при счесть, учесть, шествие и проч., то есть там, где всегда было устойчивым написание е (но не о), — и здесь таким образом получился бы тот же и очень значительный элемент реформирования.
На этом примере видно, как следует, стоя на почве необходимой унификации, а не реформирования письма, прямым образом отправляться от фактов с неустойчивыми написаниями и их унифицировать, оберегая таким образом устойчивые, отстоявшиеся элементы нашего правописания. Можно было бы еще многими примерами иллюстрировать практические задачи, непосредственный практический подход к решению стоящих перед нами вопросов. Но и приведенные примеры достаточно вскрывают основное положение, которое должно руководить всей нашей работой, положение о том, что мы должны в своей работе исходить из определенных наличествующих фактов двоящихся написаний и на их основе строить здание единой, унифицированной системы орфографии и пунктуации.
Несомненно, в связи с огромным общественным интересом к нашей работе, к нам будут поступать разнообразные предложения и, возможно, как раз предложения характера реформирования письма.
Один пример возможного такого предложения. Последняя реформа правописания 1918 года ввела в качестве обязательной нормы письма написание вместо з глухого согласного с в префиксах из-, воз-, низ-, раз-, без-, чрез-, если далее следует морфема, начинающаяся с глухого же согласного, ср. наши написания с одной стороны извоз, воздух, низвести, разбить, бездельник, чрезмерный — с з перед звонкими согласными, но истекать, воспитать, ниспадать, распустить, беспокойный и т. д., с с перед глухими согласными. Такова норма нашего правописания, исключений в пределах формулированного правила не было и нет, это — единая, прочная норма нашего письма. Есть ли в применении к этому пункту нашего правописания данные для его пересмотра, для его «унифицирования»? Конечно, нет. Однако теоретически можно в задачах «реформирования» письма выступить с различными иными пожеланиями.
Дело в том, что в словах с другими префиксами, например, об-, под-, над-, конечные согласные префиксов не изменяются, какая бы далее за ними морфема ни следовала, с звонкой или глухой начальной согласной, и мы писали и пишем поэтому не только обделать, подбросить, надбавить, с б, д, но сохраняем б, д и в словах, как обтекать, подпереть, надставить и т. д. Отсюда возможные предложения либо 1) в словах с префиксами из-, воз, низ-, раз- и т. д. везде, и перед глухими согласными, сохранять на письме з (то есть писать возток, возторг, снизходить, разчет и т. д.), либо 2) в словах с прочими префиксами, как об-, под-, над-, перед морфемами с начальным глухим согласным писать не б, д, а глухие согласные п, т, например, писать опстановка, натставка, потпись и проч. Мне представляется, этого рода предложения, если бы они последовали, не должны служить предметом нашего дискутирования. Этого типа предложения ведь были бы чистыми пожеланиями характера реформы нашего правописания.
В работе по унифицированию нашего письма следует всегда считаться с основным принципом, на котором построена вся наша орфографическая система. Этот принцип есть морфологический, но не фонетический. В действительном произношении, например, наша речь не знает в неударяемом положении гласных о, е, но мы все-таки на письме сохраняем в подобных случаях написания о, е, морфологически равняясь по тем случаям, где в тех же словах или в однородных частях слов (префиксах, суффиксах, окончаниях) эти гласные оказываются под ударением, а под ударением они являются четкими гласными о и е. Поэтому какие-нибудь слова в роде гора, село мы пишем с о, е в корнях (а не по произношению — гара, сило), потому что четкие о, е мы находим, например, в гору, сельский и т. д.
То же относится к написанию согласных в словах. В живой речи, например, известные согласные в сочетаниях групп согласных скрадываются в произношении или претерпевают разнообразные иные изменения (глухие согласные в известном окружении произносятся звонко, звонкие согласные произносятся как параллельные глухие и т. д.), но в правописании мы не отражаем этих деталей произношения, а, следуя морфологическому принципу нашего письма, проводим в основном всюду одинаковые написания их в соответственных морфологических частях слова (корнях, суффиксах и т. д.). Например, лестный мы пишем с сохранением т, хотя оно в произношении почти не слышится, так как здесь корнем служит лесть, или скучно, мы пишем с ч (хотя в произношении нередко здесь слышно ш), так как корнем здесь является скук-/скуч- (ср. в муж. роде скучен), низкий мы пишем, сохраняя з, хотя произносим здесь с, потому что корневым элементом здесь выступает -низ-, ср. внизу, низина и проч.
В небольшом лишь слое фактов эта основная у нас морфологическая база письма скрещивается с фонетическим принципом, в значительной мере как отзвук прошлой системы письма. Мы пишем, например, отверстие, лестница, с с, не з, хотя исходным согласным корня здесь является з (ср. лезу, отверзать). Но этот слой нашего правописания настолько незначительный, что не затеняет, как основного, морфологического принципа нашего правописания.
Морфологическая основа нашего правописания есть безусловный плюс нашей орфографической системы, она имеет громадное воспитательное значение в обучении письму и языку, облегчая сознательное усвоение того и другого; морфологическая система нашего правописания связывает нашу современную систему письма с старой русской системой письма, роднящейся в свою очередь с системой всей славянской письменности. Эта система и исторически и в современном состоянии является цементом, связующим в культурном отношении все братские славянские народности. И действительно благодаря морфологической основе нашего правописания в нем сохраняется во многих чертах основной структурный облик единого славянского языка, выступающий в современном состоянии наравне с русским, украинским языком и т. д., во всех прочих славянских языках. Понятно, что нарушение морфологической нашей системы письма неизбежно отозвалось бы на ослаблении, на затруднении этой веками не нарушавшейся живой связи между русским языком и языками прочих славянских народов, в первую очередь украинским языком.
Следует иметь в виду и все возрастающее значение русского языка (то есть и системы русского письма) международное, особенно же внутрисоюзное, в частности в наших национальных республиках. И здесь всякие резкие нарушения сложившейся системы нашего письма, понятно, со всех точек зрения были бы нецелесообразны. Отсюда основное положение для нас в работе по унифицированию письма — всегда считаться с морфологической его базой. А между тем нередки поползновения и отдельные предложения — сблизить наше письмо с произношением и, как обычно в таких случаях говорится, «упростить» наше письмо. Как будто, если в каких-либо разрозненных фактах изменить наше письмо в сторону сближения его с произношением, письмо в целом будет легче, будет проще. Из сказанного выше понятно, что произойдет как раз обратное, так как в системе письма скрестились бы в случайных дозах отражения одного и другого, морфологического и фонетического, принципов, и обучающемуся письму как-то механически суждено было бы запоминать, что здесь в обосновании письма действует морфологический, а здесь фонетический принцип.
Всякая система письма будет проста и, я бы сказал, легка, если она прозрачна с точки зрения своего построения на одном каком-нибудь принципе.
Русская орфографическая система базируется на морфологическом принципе, и чем меньше будет в ней отражений каких-либо иных принципов, тем она будет более цельной, прозрачной, легкой. Остановлюсь на одном примере. В русском языке орфографическое чн произносится в одних словах как чн (таково подавляющее большинство слов, например, начну, мучной, речной, прозрачный, вечный и др.), в других как шн (например, прачешная), наконец, в некоторых словах с колебанием — скучный и скушный, конечно и конешно и под. Можно встретиться с предложениями — в известных группах слов и писать не чн, а по произношению шн. Это, конечно, осложнило бы общую систему письма, так как надо было бы помнить, что в таких-то словах, вопреки морфологическому принципу, требующему написания чн, следует в виде «исключений» писать шн.
Я не говорю о том, что самое решение вопроса осложнялось бы тем, что очень трудно было бы установить, какие же слова, в порядке исключений, следовало бы писать с шн, ибо литературная норма нашего произношения здесь сильно двоится: одни знают в произношении только скучный, другие скушный, одни справочник — другие справошник, одни лоточник (торговец с лотка) — другие лотошник, одни булочная — другие булошная и т. д., и т. д. Только одно слово прачечная более или менее устойчиво произносится с ш, но вместе с тем столь же устойчиво пишется с чн. В этих условиях есть ли основания нарушать цельную и численную категорию слов, пишущихся с чн, выделением из нее каких-то единичных экземпляров слов для закрепления в них написания с шн? Конечно, нет.
Можно было бы говорить об упрощении письма применительно к иным категориям фактов. В нашем письме есть различные случаи внешнего графического различения иногда отдельных слов, чаще отдельных категорий слов, в том и другом случае отвечающие различению смыслового или грамматического порядка, т. е. различиям собственно морфологическим. И можно было бы поставить вопрос: в целях упрощения письма нельзя ли было бы в этих случаях графически не отражать момента смыслового или грамматического диференцирования, наличествующего в языке, и писать данные слова или их группы одинаково?
Например, в русском письме издавна различались как бы два разные слова ветряный (ср. ветряная мельница) и ветреный (ср. ветреный день). Можно, действительно, было бы вспомнить, что в старом языке это в самом деле были совершенно разные морфологические образования, то есть два разные слова, с разными суффиксами (в одном случае -ян, в другом -ьн), с разными значениями (в одном случае значение суффикса — ‘сделанный из’ и под., в другом случае — ‘относящийся к’). Но в данное время в произношении эти слова приблизительно звучат одинаково (по причине неударяемости интересующего нас суффикса), и мог бы встать вопрос, для «упрощения» письма не сравнять ли эти слова в одном каком-либо написании. Представляется, если бы это сделать, мы вырвали бы слово ветряный из богатой и живой нашей морфологической категории прилагательных на -ян (серебряный, нитяный, шерстяной, водяной, костяной и т. д., ср. параллельную категорию в костный, водный, грубошерстный и под.), с другой стороны, мы обеднили бы нашу орфографию со стороны ее выразительности, поскольку до сей поры в ней поддерживалось правописное различие в согласии со смысловым различием данных слов.
Или еще пример. В составе наших сложных прилагательных мы по значению четко различаем две основные группы: тип красно-синий, беспроцентно-выигрышный, выпукло-вогнутый, представляющий собой образования от двух основ, в которых понятия, выраженные основами, соотносительны и равноправны, но не подчинены одно другому (красно-синий, то есть красный и синий, беспроцентно-выигрышный, то есть не приносящий процентов и вместе с тем выигрышный, выпукло-вогнутый, то есть одной стороной выпуклый и другой стороной вогнутый и под.), и другой тип, при котором понятия, выраженные основами, подчинены одно другому (например, общенародный, то есть общий для народа); к последнему типу примыкают прилагательные, образованные от сочетания прилагательного и существительного (например, светловолосый — от светлые волосы и под.).
Первый тип прилагательных издавна свидетельствуется написаниями с дефисом, прилагательные второго типа пишутся слитно. Некоторую неустойчивость в написании отдельных прилагательных одной и другой категории можно наблюдать. Отсюда позволительно было бы поставить вопрос: не сблизить ли в написании прилагательные одной и другой категории, чтобы писать их однообразно, либо все слитно, либо все с дефисом? Однако, если бы это новшество отразить на письме, у нас оказались бы сбитыми две разные по происхождению и в смысловом отношении морфологические категории, весьма выразительно внешне показываемые использованием дефисных и слитных написаний в практике существующей орфографии.
Точно так же можно вспомнить из области пунктуации об употреблении и неупотреблении запятой в сравнительных оборотах с как и под. Ср. фразы он стал как помешанный и Герасим, как лев, выступал сильно и бодро. Казалось бы, здесь и там обороты с как, между тем в одном типе этих оборотов запятая необходима, в других случаях она не должна ставиться.
Перед нами синтаксические различия оборотов, удобно выражающиеся на письме постановкой и непостановкой запятой в подходящих случаях.
И если сгладить на письме это выражение языковых различий, всюду узаконив в оборотах с как постановку или, напротив, непостановку знака препинания, мы обедним нашу пунктуационную систему, добровольно отказавшись от использования тех способов выразительности, которые ей присущи.
Внимание к морфологическому принципу, как к базе нашей орфографии, в практической работе по унифицированию письма означает тем самым, что мы должны известным образом считаться с прошлым языка, с историческими его написаниями: в прошлой системе нашего письма еще ярче заметна морфологическая его основа. Прошлое языка, исторические его написания могут облегчить правильную оценку известных современных правописных фактов, могут дать критерии для более правильного разрешения того или иного вопроса с двоящимся современным написанием. Так, при разрешении вопроса об упомянутых выше дублетных наших правописных формах слова пловучий/плавучий история языка облегчает установление единого варианта написания в виде пловучий, с о, так как по происхождению это причастная форма от плову, пловешь, пловет, глагола, в этом виде нормально существующего в диалектах нашего Севера, давшего производное образование в существующем у нас в языке слове пловец, правильно пишущемся с о.
Или существительное пором у нас двоится в написании: оно (по орфографическим справочникам) дается то в виде паром, то в виде пором. Но старый русский язык дает (с отражением основного закона русского полногласия) только форму пором, которая и сейчас нормально живет повсюду на нашем Севере. Мы и здесь получаем твердый критерий для установления как нормы правописной формы пором, с о и т. д. Следует иметь в виду, что старые наши правописные нормы не были веками неподвижными, они также менялись. И эти факты позднейшей смены орфографической традиции, поскольку они укоренились в употреблении, конечно, должны особенно быть учитываемы.
Примеров может быть приведено сколько угодно. Так, старые страдательные причастия всегда имели одиночное н (например, посланый, несеный и под.) и поздно сравнительно, к XV–XVI векам, стали сменяться новыми образованиями, которые составляют нашу норму, с двойным нн. Или старое ястряб к XIV–XV векам сменилось новой правописной формой ястреб, с е, которая сохраняется и в нашем правописании. Слово поручик в старину имело форму порутчик (из поруччик, ср. добытчик из добыччик), и действительно так писалось оно в XVIII веке; но позднее оно сменилось прочно укоренившейся формой поручик, с одним ч, и у нас, конечно, нет оснований вспоминать о старейшем правописном варианте с тч для его восстановления и т. д.
Очень много изменений произошло на протяжении XVIII и даже XIX веков с упрощением двойных согласных в иноязычных словах, и нет, конечно, оснований восстанавливать старейшие варианты тех или иных слов с двойными согласными в тех случаях, когда позднейшая традиция прочно освоила позднейшие их варианты с написанием одиночного согласного. Ср. старейшие написания таких слов, как адресс, аттака, литтера (также литтература), корридор, раппорт, коммиссия и т. д., прочно сменившиеся позднейшими их вариантами (с одиночными согласными), составляющими и долженствующими составлять единую нашу современную правописную норму. Таким образом, история языка, материал исторических написаний со всеми этапами их изменений должны быть учитываемы в работе над унификацией нашего письма, но не как материал, сам по себе решающий те или иные вопросы унифицирования, а как подсобное, тем не менее первостепенной важности, орудие, облегчающее правильное решение задачи нормализации письма.
Практические результаты работы Комиссии должны вылиться в форме составления перечня тех необходимых изменений в существующей системе письма, которые обеспечили бы единство нашей орфографической и пунктуационной системы.
Но этот материал необходимых изменений требует, с одной стороны, предварительного установления вообще полного свода орфографических и пунктуационных норм нашего языка, а с другой стороны, подготовки согласующегося с этими нормами Орфографического словаря. Каждая из этих задач необходимо восполняет одна другую: общие своды правил орфографии и пунктуации, так как не все в языке может быть обнято формулами правил, многие (и обычно самые трудные) ряды правописных фактов переносят для разрешения в Словарь, с другой стороны, материалы Словаря необходимо восполняют содержание самих «сводов». Выполнение одной и другой задачи в целом, но именно и одной и другой, только и может, действительно, дать полнейшее установление единых норм нашей орфографии и пунктуации. Следует иметь в виду, что своды орфографических и пунктуационных правил могут лишь сухо и сжато, без каких бы то ни было комментариев, регламентировать, правило за правилом, нормы правописания и пунктуации. Академия Наук имеет в виду как дополнение к уже составленному Орфографическому словарю подготовить в более развитом изложении Орфографический справочник, с подробным объяснительным и историческим комментарием по всем спорным вопросам нашего правописания.
Основною установкой в работе Комиссии над унификацией письма должно, конечно, явиться устранение во всех случаях двойственных, дублетных написаний. Так, если у нас практиковались написания идти и итти, скворешник и скворечник, зоря и заря, колач и калач и т. д., эксплоатация и эксплуатация, Иорк и Йорк, коэффициент и коэфициент и проч., народно-хозяйственный и народнохозяйственный, в конце-концов и в конце концов и мн. др., налицо и на лицо и т. д., во всех случаях этого рода подлежит установлению единая, без разнобоя, норма написаний. Полнейшее установление единых норм письма в этом смысле должно иметь колоссальное значение, как беспримерное явление во всей истории нашего правописания. Но следует иметь в виду, что здесь дублетность написаний предусматривается чисто орфографическая и пунктуационная.
Но есть у нас двойственные написания отдельных слов или отдельных форм слов, отражающие наличность известного диференцирования, известного разнообразия в самом языке. Конечно, языка орфография трогать не может, и языковые различия естественно должны отражаться в самом орфографическом разнообразии (то же относится и к области пунктуации). Поэтому, например, нельзя выравнивать под единую норму «написания» типа удвоивать — удваивать и под.: здесь разные произносительные формы языка. Или ср. дублетные формы языка, как аневризм м. р. и аневризма ж. р., зал и зала и т. д., им. мн. возы и воза, предл. п. в забытьи и в забытье, прилагательное в краткой форме естественен и естествен, глагол, например, кононизировать и кононизовать и мн. под. Здесь перед нами многообразие языковой наличности, которой в нашей работе по унификации письма, естественно, затрагивать нельзя.
Последний общий вопрос принципиального значения в работе по установлению орфографических и пунктуационных норм должен коснуться самой материальной базы, как основы всей предстоящей работы. Конечно, нельзя в такой сложной и ответственной работе этой базой полагать наши индивидуальные орфографические (или пунктуационные) навыки. На такой зыбкой почве прочного здания не построить. Напротив, нам надо забыть свои собственные привычки и вкусы, отвлечься от них и опереться на какую-то более твердую и объективную почву. Этой почвой должен явиться непосредственный письменный наш язык, взятый к тому же в отрезке достаточно широком.
Представляется, что язык революционной поры, то есть с округлением за двадцатипятилетний период, и такой же отрезок, взятый вглубь, то есть свидетельства нашего письменного языка за последние пятьдесят лет, должны служить отправною базой для предстоящей работы.
Здесь, в этом материале, должна быть почерпнута вся проблематика по части устойчивых и колеблющихся норм нашего письма, в этом же материале, именно в части выдержанных, вполне устойчивых элементов письма, должно искать опоры в решении всех вопросов, относящихся к установлению унифицированной орфографии и пунктуации. Неправильно, недостаточно было бы в этом смысле опираться на свидетельства нашего языка лишь ближайшего, к нам примыкающего, скажем, двадцатипятилетнего, отрезка времени. В согласии со сказанным выше мы должны вообще учитывать исторические написания, отдаленной и близкой к нам поры, и особенно, конечно, важны для нас показания языка ближайшего к нам, вместе с тем достаточно широкого, периода. Это и есть приблизительно пятидесятилетний, к нам примыкающий, хронологический промежуток, как пора, в которую должны были формироваться и отстояться все те явления, которые служили бы к установлению цельной системы и современного нашего литературного языка и современного письма.
Стоящая перед нами задача по установлению единой орфографии и пунктуации есть дело первостепенной важности, как залог общего культурного нашего роста. О важности этой задачи говорит непосредственное внимание к ней со стороны высших правительственных органов, выразившееся в назначении особой Правительственный комиссии для проведения всего дела.
Еще на
эту тему
Реформы русской орфографии
Как Петр I и большевики с буквами воевали
Вышел в свет «Объяснительный орфографический словарь» для начальной школы
Его авторы — ключевые сотрудники портала «Грамота»
Новый учебный год и новое правописание
Интервью с филологом и школьным учителем Ольгой Кармаковой