Шепот на ухо и бесконечный пазл: две истории о переводе с турецкого

Работа, которой я горжусь до сих пор, — перевод сборника произведений Юнуса Эмре. Это суфийский поэт — ашык, суфий, живший в XIII веке. Я очень много душевных сил потратила на то, чтобы перевести поэзию XIII века в стихотворной же форме, с соблюдением всей суфийской терминологии, с написанием комментариев. 

По существу это был научный перевод, целое исследование. Я стихи переводила и раньше, я, собственно, начала переводить с поэзии, и в общем я без страха подхожу к стихотворному материалу. Но тут совсем другой случай, тут поэзия XIII века: cтарый язык, множество суфийских терминов, которые нужно вписать, никак не меняя, в стихотворную канву. Крайне важно, чтобы они были донесены в таком виде, как они есть, в такой последовательности, как они есть. И при этом соблюсти все стихотворные особенности. Размер там несложный, в основном хедже¹. Соблюсти по возможности размер для меня очень важно, так как я стараюсь передавать музыкальный облик стиха, то есть сохранять и количество слогов, и количество ударных слогов, и структуру рифмы. 

Честно говоря, я была в панике: как все это соединить? В психологии это называется «откладывание проблемы». Тем временем заказчик стал нервничать, как водится: «Ну где же ты там, почему задерживаешь перевод? Давай прямо сейчас присылай, не сходя с этого места!» В общем, я поняла, что надо себя заставить сесть за эту работу.  В конце концов села, но с тринадцатой попытки.

Я обычно перевожу поэзию от руки: пишу «рыбу», потом вырисовываю структуру стиха, именно вырисовываю — с ударением, с рифмой.

У меня получается два листа, непременно в горизонтальном формате. И дальше я от руки начинаю заполнять пустые клетки. Чем-то это занятие напоминает заполнение клеток кроссворда, отгадывание ребуса. Так я переводила почти все стихи до сих пор. Перевод прозы я, естественно, набираю на компьютере, как все обычные люди, но со стихами так не получается.

И тут произошла поразительная вещь. Я написала «рыбу», чтобы отследить все термины, не упустить никаких смыслов — все-таки это суфийская философия. Высчитала размер. А потом у меня в какой-то момент возникло ощущение, что мне кто-то шепчет перевод; кто-то стоит у меня за правым плечом и шепчет эти стихи мне на ухо. Я такую скорость набрала, что в день переводила по десять стихов: просто сидела в полном одиночестве у себя в рабочей комнате и их записывала. Как будто я пианист, руки сами бежали по клавиатуре… Я никогда не думала, что смогу стихи набирать на компьютере без подбора слов, без черновиков… 

В итоге я закончила этот сборник за полтора месяца. Потом очень долго сохранялось ощущение, как будто я все это время прожила в монастыре: очищение, возвышенность, что-то новое. Я есть-пить боялась, чтобы не «испачкаться». Конечно, потом это прошло, но я считаю, что это автор мне помог. Я действительно слышала голос, который диктовал перевод. Несколько раз я не могла «расслышать» слово, и тогда «переслушивала» — но такое было редко, два-три случая за всю книгу. 

Есть еще одна работа, которой я безумно горжусь, и это не Орхан Памук. 

Я могу со всей ответственностью сказать, как человек, разобравший прозу Памука по ниточкам, словно хирург в операционной, что он пишет под перевод. Да, автор держит в голове свою будущую английскую книгу.

У Памука все очень просто, очень понятно, очень предсказуемо. Имена прекрасно переводятся; никаких пословиц, поговорок, считалок, игры слов, инверсий — ничего этого нет. Все ровно: Мама мыла раму. Он создает впечатление сложности за счет крайне длинных предложений. Но эта сложность обманчива — это лишь очень простой писательский прием, чтобы казаться более «академичным».

А вот есть такой писатель Ахмед Хамди Танпынар², один из литературных наставников Орхана Памука. По большому счету проза Памука — это сильно упрощенный Танпынар. Все сюжеты о городе Стамбуле, о турецкой истории, о жизни большой семьи — все это взято от Танпынара. Он был родоначальником всех этих тем в турецкой литературе. Но у Танпынара все они были выражены в очень сложной форме. Памук заимствовал отдельные сюжетные линии, отдельные литературные принципы, упростил и использовал в своих книгах.

Так вот, я переводила роман 1949 года под названием Huzur (‘покой’ или ‘cпокойствие’). Взялась за этот роман «с кондачка», со словами «Да я сейчас быстренько, за пару годиков переведу!» Говорила так про роман, за который все мои старшие наставники брались, но никто не смог перевести: все сломали зубы, отложили.

В результате я его переводила десять лет. Мой литературный агент вел себя по-суфийски смиренно, и особенно по-суфийски смиренно вел себя издатель, у которого давным-давно сгорели все права на это произведение. Но я каждый раз объясняла: «Ребята, я пытаюсь, я работаю, не сплю ночами, процесс идет».

В чем была проблема? У Танпынара совершенно особенный язык. Он был исключительно образованным человеком, образованным и литературно, и культурно, и этнографически, прекрасно разбирался в суфийской философии, в исламской философии, а под конец увлекся еще и османской классической музыкальной традицией.

В общем, чтобы перевести один роман, мне пришлось сначала лет десять читать курс по суфизму, чтобы понять, что такое суфизм. И не только по книгам, но и, так сказать, изнутри.

Потом ради перевода пришлось долго разбираться с османской классической музыкой. Восточная музыка, музыка Ближнего Востока, мусульманского мира сильно отличается от европейской. Там не только другая система нотации, но и иная система звукопостроения и звуковосприятия.  Вся эта традиция построена на полутонах, на четвертях, на третях тона. А мы слышим только тон, полутон, и не больше. Европеец не может воспроизвести те ноты, которые выдает восточный певец. Там нет октав, там нет мажора и минора, но есть лады, которым надо железно следовать, и каждое произведение называется по его ладу. Кроме того, есть арабская музыкальная традиция, есть персидская, а есть гибриды, и в каждом регионе может быть свой вариант гибрида.

В общем, мне пришлось очень долго во всем этом разбираться. У нас в России тогда не было таких специалистов вообще. Потом меня познакомили с профессором Тамилой Махмудовной Джани-заде, которая на тот момент, по-моему, преподавала в Баку в консерватории, а сейчас преподает в Гнесинке. Ее научные работы по азербайджанской музыкальной традиции, переписка с ней позволили мне разобраться в османской музыкальной традиции. 

Это, наверное, первая моя работа, про которую я могу сказать, что по масштабу она сопоставима с докторской диссертацией.

А дальше возникли проблемы с переводом лексики. Танпынар писал в середине XX века. Казалось бы, все должно быть просто, но ничего подобного.

Турецкий язык так стремительно меняется лексически, что современные читатели с огромным трудом или со словарем читают тексты 1940–1950-х годов.

Когда я стала присматриваться, то увидела, что в тексте романа присутствуют явные ошибки. Спрашивается, что это значит? Это редактор недосмотрел? Но в Турции вообще нет редактуры в нашем смысле, нет такого, чтобы редактор сидел и «допиливал» произведение за автором. А сам автор — высокообразованный человек, он не мог так ошибиться. Это ж не постмодерновый текст, это модерн, в нем все должно быть относительно правильно. Не сразу, но меня осенило: он нарочно делает такие ошибки, как будто пишет иностранец. Тогда мне мне пришло в голову взять словарь середины XX века. 

Тюркологи все пользуются так называемым «Болотным словарем»³, выпущенным в 1960-е годы и потом много раз переизданным; лучше этого словаря ничего нет. А тут был такой словарь Магазаника⁴, маленький, послевоенный. И тут пазл сложился. 

В этом словаре, которым я когда-то на первом курсе пользовалась и давно про него забыла, были даны простые слова типа лодка, которая в обычном словаре переводится как ‘лодка’ и все. А в этом старом словаре шло двадцать с лишним разных значений слова слова лодка. И последнее, двадцать пятое значение было ‘скамейка’! Я проанализировала текст и поняла, что в нем используется именно оно, двадцать пятое значение.

Автор так играет с читателем, ждет, что читатель сейчас побежит разбираться или вспомнит, как разговаривали его дедушки и бабушки. 

В общем, когда я взяла этот словарь, все неправильности и «ошибки» исчезли; стало понятно, что автор — шалун, затейник, все делает специально. Используя простые, всем известные слова в их двадцать пятом значении на середину прошлого века, я смогла наконец благополучно закончить перевод. В 2018 году роман Ахмеда Хамди Танпынара «Покой» вышел в издательстве Ad Marginem небольшим, как обычно, тиражом, и уже стал библиографической редкостью. 

Аполлинария Аврутина — востоковед, переводчик, доктор филологических наук, профессор Восточного факультета СПбГУ, директор Центра исследований современной Турции СПбГУ, член Союза писателей Санкт-Петербурга, лауреат литературной премии «Ясная поляна» (2016) за перевод книги Орхана Памука «Мои странные мысли».