Существует ли авторская пунктуация?

За прошедшие десять лет интернет вырос многократно, в том числе и за счет размещения общеизвестных литературных текстов, но писать об их качестве надо в комплексе: проблемы пунктуации меркнут на фоне примеров типа штабс-капкан Шамшарев (так на декабрь 2010 года в 117 интернет-вариантах «Мертвых душ»¹, при этом штабс-капитан Шамшарев фигурирует лишь в 22 вариантах). За прошедшие годы в тютчевиане произошло важное текстологическое событие — выход академического шеститомника (2002–2005). Переписывать текст я не стал, пунктуационные новости рассматриваются в приложении.

Техническое замечание. При цитировании текстов, изданных до 1918 года, ять (ѣ, юникод 0463) я вынужден заменять этимологически эквивалентной чешской буквой ě, а первый инициал Тютчева (Ѳ, юникод 0472) — греческой Θ. Мне они приятнее, чем безликие прямоугольники, в кои рискуют превратиться правильные русские буквы. Не помню, что было в бумажном варианте газетной публикации, но на сайте «Первого сентября» вместо ятя используется сербская согласная ћ, а в списке изданий фигурирует F. И. Тютчевъ.

Знаки ставятся по силе разума. Михайло Ломоносов. «Российская грамматика, § 130

1. В поисках подходящего «Утеса»

Началось с того, что мне понадобился текст тютчевского стихотворения «Море и утес»; не для того, чтобы прочитать — книжка у меня была, а для того, чтобы процитировать. Как человек ленивый, я не собирался набирать его собственноручно и полез в интернет. Как человек недоверчивый, я ожидал опечаток, поэтому скачал несколько «Утесов», собираясь сравнить с имевшимся у меня изданием 1945 года и воспользоваться правильным.

Нашлось четыре разных варианта, расхождения с моим книжным (в основном пунктуационные) были в 11 и более строках. Я растерялся. Конечно, кто-то мог ввести текст по памяти, а это инструмент хрупкий. Но остальные должны были пользоваться книгой. Книг без опечаток не бывает, но стихотворение не особо велико — четыре строфы по девять стихов, — даже в плохом издании на него вряд ли придется больше пары опечаток. Так что различия не случайны и явно связаны с печатными публикациями.

Интерес к найденному в Сети поутих (хотя на специфике одного из вариантов я ниже остановлюсь), но цитировать-то надо, причем «правильно»: «Море и утес» — авторское произведение, а уважительное отношение к правам автора, даже и не такого маститого, — это не только недвусмысленное требование законодательства, но и просто проявление порядочности. А какой из публиковавшихся бумажных текстов «самый правильный»? Поняв степень сложности проблемы и ощущая недостаток профессиональной подготовки, я не рискнул самостоятельно окунаться в море печатных изданий Тютчева. Тут совершенно неоценимой оказалась помощь Никиты Глебовича Охотина — низкий ему поклон.

Заглянув в разные издания поэта, современные и не очень, я столкнулся с еще бóльшим разнобоем, чем в интернете. Как и следовало ожидать, тринадцатая строка оказалась самой несчастливой. Внутри стиха знаков препинания нет нигде, зато для конца — шесть вариантов (перечисляю хронологически, с 1886² по 1999 год): точка, восклицательный знак, тире, запятая-тире, запятая, многоточие:

2. Экскурс в теоретическую текстологию

В растерянности я решил выяснить, что думают об исполнении авторской воли классиков специалисты по их изданию. Сведения эти не относятся к разряду общеизвестных, так что позволю себе пространное цитирование книги С. А. Рейсера «Палеография и текстология Нового времени»³. Авторитетный текстолог про пунктуацию утверждает: «Никакой „воли“ у них в этом отношении не было. Некоторые, особенно писатели старого времени, вообще обходились почти без всяких знаков препинания. Одни делали это по слабому знанию грамматики, другие — еще и потому, что были уверены, что знаки препинания не помогают пониманию смысла и интонации их произведений — единственного, что их интересовало»⁴ [172]. «Большинство писателей XVІІІ–XІX и XX веков относились к расстановке знаков препинания совершенно равнодушно, перелагая эту работу на корректоров и спокойно принимая проведенную ими правку» [172].

Бывали, конечно, и исключения. Яркий пример — Достоевский, резко возражавший, по воспоминаниям современников, против пунктуационной правки своих текстов: «У каждого автора свой собственный слог, и потому своя собственная грамматика… Мне нет никакого дела до чужих правил! Я ставлю запятую перед „что“, где она мне нужна; а где я чувствую, что не надо перед „что“ ставить запятую, там я не хочу, чтобы мне ее ставили!»⁵ Но стоит автору выпустить текст из рук, его всевластие кончается: как говорится в анекдоте, съесть-то он съесть, да хто ему дасть.

И безразличных к правописанию авторов, и тех, кто проявлял горячую заинтересованность во всех внешних атрибутах своего текста, исправляли многие. При жизни автор мог (если хотел) как-то влиять на судьбу своих творений, после смерти — нет. Тот же опытный текстолог признаёт, что значительная часть такой навязанной художественному произведению правки портит его. «Источниками порчи текста последовательно — вольно или невольно — являются писарь (в наше время — машинистка), редакторы, наборщик, корректор и др. — некоторые из них уверены, что они улучшают текст своим вмешательством» [95].

Как вернуть читателю первозданный текст? Можно, конечно, всех классиков издавать по автографам, но они далеко не всегда существуют. Да и не странно ли, убрав еры и яти, сохранять дезориентирующую современного читателя пунктуацию (как мы уже знаем, часто бессистемную)?

Специалисты пришли к разумному решению: «Там, где будет установлено равнодушие писателя, мы вправе унифицировать систему пунктуации в соответствии с современными нам нормами, вводя даже те знаки, которых при писателе не было. Во всяком случае, нет надобности педантически сохранять систему издательства, корректора или писаря старого времени. Мы обязаны лишь сохранить все индивидуальное, поскольку удается его выявить и поскольку оно имеет смысловое значение» [184]. Практически то же говорится и про «авторскую орфографию». «Внимательно всматриваясь в орфографию, например, некрасовского „Современника“, мы приходим к выводу, что та или иная система была относительно едина и последовательна лишь на протяжении определенного отрезка времени — очевидно, при данном корректоре. Со сменой его изменялись и некоторые детали. Воспроизводить при переизданиях в наше время эту систему — значит воспроизводить не „волю автора“, а более или менее случайные приемы корректора» [171]⁶.

Выходит, ключевой фигурой в правописании прижизненных изданий авторов прошлого был корректор, мнение которого нас мало занимает. Но вот классик давно умер, и над его творческим наследием работают специалисты-литературоведы. Единообразия тоже не наблюдается. Тот же С. А. Рейсер заметил, что «в пределах первой главы „Евгения Онегина“ в ПСС в десяти томах (изд. 1949 года Академии наук) сравнительно с однотомником Пушкина (1936), вышедших под редакцией одного и того же редактора, высококвалифицированного филолога Б. В. Томашевского, насчитывается (на 756 стихов) 36 расхождений. В тексте того же десятитомника сравнительно с большим академическим изданием [где редактором соответствующего тома выступал тот же Б. В. Томашевский, — В. Б.] расхождений не менее 6» [182]⁷.

Идея бережного отношения к текстам признанных классиков вроде бы самоочевидна, но к этому приходится специально призывать. Пишут об этом не только текстологи, но и известные филологи широкого профиля. В. И. Чернышев (будущий чл.-корр. Академии наук) сто с лишним лет назад в «Заметках о знаках препинания у Пушкина» писал: «Подлинный Пушкинский текст, печатный или письменный, — драгоценность искусства и науки», — и обвинял издателей «в том, что они производили сплошь и рядом исправления неосторожные и неудачные, обнаруживая собственную небрежность, непонимание Пушкинского текста», не знали «старой, времен Пушкина, пунктуации»⁸.

К одному из рассмотренных Чернышевым случаев небрежного отношения к пушкинской пунктуации позднее привлек внимание В. В. Виноградов (будущий академик): «Связанные с приемом недоговоренности своеобразные принципы синтаксического построения отмечены В. И. Чернышевым ‹…› В. И. Чернышев тонко истолковал относящееся сюда место из „Капитанской Дочки“, где функция присоединения выражена союзом и: „Ну, прощай, Маша. Василиса Егоровна, уведи же ее поскорее“. Маша кинулась ему на шею, и зарыдала ⁹. Объясняя запятую перед союзом и, поставленную между фразой кинулась ему на шею и присоединительной синтагмой зарыдала, В. И. Чернышев пишет: „Кинулась ему на шею и (тотчас) зарыдала — вульгарное толкование, которое не допускается Пушкиным. Он ставит запятую, которая показывает внимательному читателю, что между двумя действиями был момент ожидания, не выраженный внешними проявлениями, но наполненный внутренней борьбой нежной и сдержанной Марьи Ивановны с теми чувствами, которые были не у места и могли встревожить более твердых по характеру родителей. Она некоторое время сдерживалась, крепилась, — и все-таки зарыдала“»¹⁰.

Чернышев не абсолютизирует пушкинскую пунктуацию: «сам поэт не всегда хорошо расставлял знаки препинания, и в современных ему печатных текстах его сочинений кое-где можно бы было предложить лучшее чтение»; «некоторое недоумение» вызывают, например, такие строки из «Кавказского пленника»¹¹:

Но мощный конь его — стрелой
На берег пенистый выносит.

и

Уста, без слов, роптали пени.

Что же происходило с авторской пунктуацией Пушкина в последующих изданиях? Бывало по-разному.

В шестнадцатитомном издании обсуждаемая запятая в «Капитанской дочке» (т. 8, кн. 1, 1948, с. 323) восстановлена, а в десятитомнике семидесятых годов (т. 6, 1978, с. 306) и в серии «Литературные памятники»¹² опущена. Проигнорированные В. В. Виноградовым скобки в этих трех изданиях наличествуют.

Тире в первой цитате из «Кавказского пленника» в шестнадцатитомнике опущено (т. 4, 1937, с. 100), а в десятитомнике восстановлено (т. 4, 1977, с. 89), строка же Уста без слов роптали пени в обоих изданиях печатается без запятых.

Не следует думать, что все такие пунктуационные расхождения — результат «злой воли» литературоведов, каждый раз по-новому интерпретирующих классиков.

С. А. Рейсер в различных авторитетных изданиях стихотворения «Смерть поэта» Лермонтова нашел от одного до четырех пунктуационных расхождений. Это уже не удивляет, но любопытно, что констатацией расхождений текстолог иллюстрирует следующее положение: «Каждый литературный работник знает, что при переиздании ‹…› рачительный корректор при вычитке неизменно в чем-то расходится со своим предшественником» [182].

Итак, узкий специалист-филолог готовит издание классика, тщательно сверяя черновые и беловые автографы. По части пунктуации он стремится выявить и бережно сохранить все индивидуальное, а кроме того, «независимо от действий писателя ‹…› обязан восполнить пунктуационные лакуны, а где надо, привести текст в ясность» [179]; если не помешает корректор, ясный текст дойдет до читателя.

3. Визит на кухню текстолога-практика

Под «приведением текста в ясность», как я понимаю, Рейсер имел в виду случаи следующего типа. При издании «Горя от ума» в серии «Литературные памятники» (М.: Наука, 1987; издание подготовил Н. К. Пиксанов при участии А. Л. Гришунина) архаичная пунктуация сохранена; в результате в известном монологе читаем (с. 48):

Где? укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?

Чтобы правильно воспринять это, надо по-настоящему хорошо понимать специфику пунктуации двухсотлетней давности. А рядовой современный читатель после первого слова невольно останавливается и оглядывается: Где? Грибоедов не имел намерения остолбенить потомков собственным постмодернизмом, так что правка С. А. Фомичева в подготовленном им издании (Грибоедов А. С. Сочинения. М.: Художественная литература, 1988, с. 65) выглядит уместно, ср.:

Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?

Помня о специфике издательств и их читательской аудитории, и Н. К. Пиксанов с А. Л. Гришуниным, и С. А. Фомичев оказываются правы, каждый по-своему.

Каким образом происходит «бережное сохранение всего индивидуального» там, где и так все ясно, проиллюстрирую наблюдением над академическим изданием Некрасова. В 1873 году, имея за плечами четвертьвековой опыт редакторского труда в «Современнике» и «Отечественных записках» (то есть зная о пунктуации не понаслышке), он опубликовал в коллективном сборнике «Нашим детям» стихотворение «Накануне светлого праздника» (так оно названо в «Полном собрании сочинений и писем», т. 3, Л.: Наука, 1982, с. 113—116). Публикатору (О. В. Ломан) «посчастливилось»: в библиотеке ИРЛИ сохранился экземпляр первого издания, принадлежавший детской писательнице А. Н. Якоби, которая и издавала сборник. В примечаниях читаем: «Весь этот экземпляр сборника, в том числе и стихотворение Некрасова, имеет корректурную правку, очевидно, А. Н. Якоби. Правка касается знаков препинания; в настоящем издании она учтена» [Указ. изд., с. 442]. Вот те раз! Я бы не рискнул заметки на полях изданной книги, даже якобы принадлежащие самой Якоби, называть правкой корректурной.

Анализировать написанное на полях изданных книг не всегда полезно. Если пометы сделаны рукою автора, учитывать их следует непременно. Если есть основания полагать, что автор видел чужие заметки и имел по их поводу некоторое мнение, то со вниманием следует отнестись к мнению автора, а не к самим заметкам. Тщательному анализу подлежат и пометы в издании Некрасова, принадлежавшем, скажем, Чуковскому (который был известным специалистом по Некрасову и неоднократно издавал его тексты), а замечания, например, Маяковского (всего лишь высоко ценившего Некрасова как поэта) для текстологии Некрасова бесполезны и даже для комментария не особенно ценны. (Пример реальный: к строкам Чудо! не сякнет вода… нет нужды присовокуплять обсуждение толстовской надписи Чуда не вижу я тут… на полях пушкинских стихов.) А в остальном текстолог может пользоваться чем угодно — и пометами некрасовских современников, и советами собственных племянников.

Менторство мое в адрес издателей Некрасова имеет известные основания. Думаю, при переиздании тома 3 указанного собрания небезынтересным окажется мой экземпляр. Правлю я, впрочем, лишь издателей. На с. 442 они поясняют реалии для советского читателя-атеиста: «Накануне светлого праздника — светлым праздником называлась пасха ‹…› Первый день пасхи всегда бывает в воскресенье, а суббота накануне называется страстной или великой».

Нашим современникам здесь бросается в глаза отсутствие прописных букв, но дело не в них. Против пасха называлась — суббота называется у меня стоит знак вопроса. А конец цитаты и вовсе исправлен: «…называется Страстной,  или Великой». Дело в том, что перед одиночным или запятая не ставится при дизъюнктивной семантике (например: я этого правила не знал или забыл), а при упоминании двух идентичных именований одного и того же, согласно § 154 Правил 1956 года, запятая перед или ставится (например: бегемот, или гиппопотам). Перед будущими издателями комментария выбор: либо «сохранить все индивидуальное» в тексте предшественников (но тогда грамотный, но невоцерковленный читатель так и останется в неведении, как следует соответствующую субботу называть — страстной или же, наоборот, великой), либо предпочесть «приведение текста в ясность» и поставить-таки мою запятую. Подчеркну: правило насчет запятой перед или жесткое, написания Ленин, или Сталин, а также Ленин или Ульянов строго запрещены (конечно, если под вторым элементом второй пары не имеется в виду артист Михаил Ульянов или кто-то подобный). Значительная часть пунктуационных правил позволяет бóльшую свободу. Например [Правила русской орфографии и пунктуации. М.: Учпедгиз, 1956. С. 74, 80]:

§ 132. Точка с запятой ставится между распространенными однородными членами предложения, особенно если внутри хотя бы одного из них есть запятые ‹…›

§ 143. Запятая ставится между однородными членами предложения, не соединенными посредством союзов ‹…›

Если однородных членов предложения несколько, пишущий сам решает, как их иерархически организовать: не поставить ли где-нибудь точку с запятой, обозначив так меньшую связанность. По сходным правилам писали и во времена Некрасова — Якоби.

Автограф рассматриваемого стихотворения не сохранился, но я бы не усматривал никакого чуда в том, что при публикации авторские знаки могли остаться нетронутыми. Тогдашний издатель сборника, А. Н. Якоби, почему-то не внесла правку до выхода издания в корректуру (!), зато в собственном экземпляре готового тиража меняет точку с запятой на запятую и наоборот, а убирает лишнее тире. (Поди знай: может, она и раньше пыталась все поменять, да поэт-классик заругался. А в своей книжке — что хочу, то и делаю: хоть картинки раскрашивай.) Ценность якобинской правки и нужду в ее учете через сто лет каждый может оценить. Фрагмент с точкой с запятой выглядел так:

А. Н. Якоби, а за ней, через сто с лишним лет, О. В. Ломан точку с запятой переправляют на запятую, а запятую — на точку с запятой. Произошло ли «приведение текста в ясность»? Не знаю. Семантические нюансы, на мой взгляд, изменились. Изначально пожелание доброго пути отделялось от комплекта, касающегося родных деревень (побыстрее там оказаться и должным образом подготовиться к Празднику), а в новом варианте у второго из однородных членов, на мой взгляд, акцент с цели (родных деревень) переместился на процесс (скорость прохождения пути).

Относительно «ненужного», по выражению современного публикатора, тире замечу, что некрасовский текст до правки мог бы послужить идеальной иллюстрацией для примечания 1 к § 169 действующих правил правописания («для усиления оттенка неожиданности тире может ставиться после сочинительных союзов, связывающих две части одного предложения»):

Поразительно: осмысленное тире в последней строке убрано, а формальная (но с точки зрения современных правил обязательная!) запятая в середине предыдущей строки — не вставлена (должно быть: Они молодцы И петь, и ругаться — прошу прощения за навязчивое тыканье в «Правила» — § 146).

Реальную практику в области усилительного тире в некрасовские времена я не знаю (не ее ли след мы видим в тусклой правке Якоби?), не исключаю, что поэт «опередил время» и «гениально предвосхитил» действующие ныне правила. В таком разе налицо факт сокрытия от потомков прозорливости классика. Это объективно. А субъективно это как раз тот случай, о котором писал Рейсер: «редакторы ‹…› уверены, что они улучшают текст своим вмешательством».

Только Якоби — подчеркну, — имея возможность облагодетельствовать своим улучшением всех читателей, оставила свою пунктуацию для индивидуального пользования. А в полном собрании сочинений подправленный текст предлагается каждому, кто возьмет в руки одну из 300 000 копий книги, включая и последующих публикаторов, которые не могут не оглядываться на авторитет академического издания. Но — спасибо за академичность — неленивому читателю в примечаниях оставлена лазейка на издательскую кухню, где можно вытащить мух из котлет.

Вообще-то всякий продуманный текст представляет собой семиотическое целое, и обидно, когда не знаешь, сколь сильно задуманное автором отличается от того, что ты видишь перед глазами. Пунктуация — не исключение. Особенно в тех случаях, когда не только место постановки знака нестандартно, но нестандартен и сам знак.

Многоточие состоит из трех точек. Но Лермонтов часто ставил четыре точки, иногда и более¹³.

Одни читатели автографов из числа публикаторов решили: поэт что-то хотел сообщить читателю даже числом точек. Другие принимают лишние точки за кляксы дрожащей руки и убирают, заодно правя под свой вкус другие знаки.

Вот три фрагмента с многоточиями из двух академических изданий «Мцыри»:

Левый вариант явно ближе к авторскому оригиналу, но идентичен ли ему? Поди знай......

4. Кто ставит последнюю точку

Как видим, профессионалы-литературоведы работают по-разному. Но вот научная подготовка произведения закончена, на сцену выступает все тот же корректор, задача которого — устранить опечатки.

Но, оказывается, корректор берет на себя и те функции, которые текстолог не склонен считать ему присущими. Многократно мною цитированный С. А. Рейсер пишет об этом с символизирующим возмущение восклицательным знаком: «Корректор все знает, по каждому вопросу имеет твердое мнение, испещряя рукопись автора многочисленными поправками и знаками удивления и даже возмущения!» [95]). Корректоры, как и все профессионалы, обидчивы, если посторонние начинают критиковать принципы их работы. Не знаю почему, но число опечаток в книге Рейсера на порядок больше, чем их бывало в советские времена в других произведениях того же издательства. Причем некоторые, принимая во внимание текстологический профессионализм автора, выглядят несколько нарочитым «ответом Чемберлену». Вот два примера: в первом автор вроде бы никак не мог поставить запятую, а во втором — пропустить ее.

Рейсер пишет об эпигонстве: «Второстепенный журналист, или писатель, вольно или невольно подпадая под влияние своего старшего собрата, ему подражал» [225]. Как ни раздвигай контекст, из-за наличия запятой перед или здесь неминуемо усматривается приравнивание писателя к второстепенному журналисту (и обратно).

А вот о праве читателя на интерес к личности писателя: «Оно вполне естественно, оправдано вековой традицией там, где оно не переходит определенных границ, в нем нет ничего дурного» [263]. При отсутствии запятой перед там придаточное, ограничивающее интерес к личности писателя, заведомо (и, на мой взгляд, подчеркнуто) касается лишь вековой традиции. В результате замечание относительно определенных границ нарочито отделяется от последнего самостоятельного предложения в составе сложного (в нем нет ничего дурного), каковое выглядит вполне вызывающе.

Правды, как это часто бывает, не доищешься, но не исключаю, что ехидный корректор, ознакомившись в начале книги Рейсера с нелицеприятным мнением о своей касте, решил выразить свое удивление и возмущение. Читая увлекательную книгу Рейсера, трудно отделаться от впечатления, что в издательско-полиграфический комплекс удалось-таки впрячь и коня, и трепетную лань, а то, что получает читатель, — результат совместного творчества редакторов и корректоров, причем точку ставят последние, а первым точка эта может показаться, мягко говоря, не вполне уместной.

5. Ревизия «Утесов»

Теперь, имея представление о пунктуационных навыках писателей прошлого, а также узнав многое об обычаях и привычках их давних и новых издателей, вернусь к Тютчеву.

«Тютчев в большинстве случаев относился к знакам препинания весьма небрежно, а иногда записывал стихи, не поставив ни единой запятой, и забывал даже поставить точку в конце стиха»¹⁴. Простор для «приведения в ясность» текстов такого писателя велик. На пунктуировании этого произведения реформа правописания 1956 года, в общем-то, не должна была сказаться, но магия цифры 1956 на меня действует, так что за основу возьму два издания, вышедших после появления ныне действующих «Правил русской орфографии и пунктуации»: первое¹⁵ и последнее. Вот они:

На 36 строк одиннадцать пунктуационных расхождений; немало. Промежуточные по времени издания находятся посредине, но ведут себя по-разному. Так, издание 1987 расходится с 1957 (2) в девяти случаях, а с 1995 — всего в трех, издание 1988, наоборот, «архаичнее»: число расхождений, соответственно, четыре и семь. Эволюция, конечно, есть, но направление ее отдает броуновским движением. Рад бы усмотреть у тютчевских редакторов опору на предшественников, да не могу. В подтверждение добавлю к двум полным текстам еще четыре варианта последней строфы:

Статистически расхождения в этой строфе между шестью уже процитированными изданиями можно представить в следующей таблице:

Прогресс, конечно, налицо: чем ближе два издания к современности, тем меньше между ними расхождений; но до введения единомыслия в издательской среде далеко.

Все пока упомянутые тексты редактировались разными лицами. Можно исследовать и эволюцию взглядов одного из литературоведов-текстологов. Текст, изданный П. В. Быковым в 1913 году, в трех строках отличается от его же недатированного, но, судя по месту издания (Петроградъ), вышедшего вскоре:

Колебания Быкова, вероятно, можно считать не имеющими особой значимости (существует «общепринятое» мнение, что научная текстология русской классики началась лишь при социализме). Другое дело — К. В. Пигарёв. Во-первых, это многими признанный лидер тютчевианы на протяжении десятилетий. Во-вторых, с 1963 года до конца жизни (1984 год) его трактовки текстов Тютчева в пределах СССР носили в известном смысле официальный характер¹⁶. И, наконец, я начинал свое знакомство с тютчевским текстом по пигаревскому изданию 1945 года. От целиком процитированного (пигарёвского же) варианта 1957 (2) оно отличается значительно. В издании 1945 года в конце строк 5, 8 и 33 стояли запятые; в 1957 (2) первые две пропадают, а последняя меняется на тире. Строки 7 и 34 в 1945 году знаков препинания не имели; в 1957 (2) в конце первой из них появляется тире, а в конце второй — запятая (бóльшая часть этих перемен случилась в изданиях, подготовленных между 1945 и 1957 годами, в частности, в 1957 (1)); позднее, в пигаревском же издании 1965 года, пропадают запятые в 11 и 12 строках. Но это — однонаправленная эволюция, а пунктуация строки 34 трепещет, как струна:

1945       И без вою и без бою,
1946       И без вою и без бою
1957 (1)  И без вою и без бою
1957 (2)  И без вою и без бою,
1965       И без вою, и без бою

Выстраданный к 1965 году вариант этой строки — окончательный; именно он утверждается в последних изданиях, где фигурирует имя Пигарёва (1980, 1988) — правда, уже не как текстолога. Второе из только что упомянутых изданий, хотя и вышло через четыре года после смерти Пигарёва, в данном стихотворении целиком повторяет пунктуацию 1965 года. Издание же 1980 года, напротив, выпускаясь при жизни Пигарёва под его «общей редакцией», имеет принципиальные расхождения с тем, как он сам издавал «Море и утес». У Пигарёва никогда не бывало запятых после начальных Но и И, здесь же мы видим: Но, спокойный и надменный; Но, о камень неизменный; И, озлобленные боем. Столь же не по-пигарёвски выглядит дефисное час-другой, принятое в редакции 1980 года. Похоже, инновации идут от А. А. Николаева, которому принадлежат «составление и подготовка текста»¹⁷. А в чем состояла «общая редакция К. В. Пигарёва», неясно.

Другой случай куда загадочней. Редактор не имел ни малейшей возможности внести в свой (то бишь тютчевский) текст изменения, но они-таки появляются! Через сто с лишком лет после выхода аксаковского исследования поэзии Тютчева (1886) оно было переиздано в сокращенном виде (1999). «Море и утес» в тексте по-прежнему наличествует, в стихотворении, как и во всем тексте, изменена графика (что неудивительно; «что естественно» — я бы не сказал), поправлена строка 16: точка в конце ее — явная ошибка наборщика. Но еще в четырех строках — либо результат мистического распоряжения духа И. С. Аксакова, либо надругательство над буквой покойного автора со стороны Г. В. Чагина, редактора-составителя:

От пунктуации голова идет кругом. Но это не все. Различается «лексическое наполнение» стихотворения. В претендующих на научность изданиях имеется комментарий, согласно которому текст (с точностью до пунктуации) печатается по автографу. Приводятся и варианты: в двух первых полных публикациях 1854 года (в «Современнике» и в собрании сочинений) было не так, вторая строка начиналась не с Хлещет, а с Плещет, 26-я — не с И струится, а с И клубится. Обе публикации редактировал И. С. Тургенев, которому с большой вероятностью и принадлежит правка.

Во всех послереволюционных изданиях вторая строка печатается по автографу, но вот А. А. Николаеву глагол струиться не понравился, поэтому обессиленный порыв после его «подготовки текста» (1980 и 1987) стал клубиться, как при Тургеневе. Текстолог счел целесообразным контаминировать автограф Тютчева и редактуру Тургенева. Подход творческий; интересно проверить, не навставлял ли он в другие стихотворения Тютчева чего-нибудь совсем новенького. А «общая редакция» текста, которая в издании 1980 была за К. В. Пигарёвым, похоже, свелась к зиц-председательствованию.

Итак, кроме пунктуации, нестабильной бывает лексика. Но и это еще не все. В десятой строке пунктуационных разночтений почти нет (лишь в 1986 она оканчивается запятой), лексический состав также един. Но может, оказывается, меняться падеж прилагательного, слегка меняя синтаксис, а через него — значение. Во всех просмотренных мною печатных вариантах с точностью до знаков препинания строка выглядит так:

Волн неистовых прибоем.

Однако в интернете в декабре 2010 года в таком виде среди найденных «Яндексом» страниц строка фигурирует только 141 раз, а еще на 47 страницах немного по-другому:

Волн неистовым прибоем.

Смысл меняется: одно дело, когда утесу-великану, России, противостоят разрозненные неистовые волны, другое — когда неистов прибой в целом; это уже мировой заговор. Такое словоупотребление встречается в основном во многократно повторенном объемистом (15 авторских листов) культурологическом исследовании Т. Ю. Бурмистрова «Россия и Запад», сопровождающемся подборкой из 70 стихотворений (от Ломоносова до Ахматовой), среди которых 19 — тютчевские. В двух местах размещено эссе литературоведа А. Б. Галкина «Тютчев Ф.И.: душа на грани двух миров (Секрет неистощимой двойственности художника)». Есть несколько менее профессиональных интернет-публикаций. Ссылок на печатное издание я нигде не встретил. Может быть, Бурмистров, Галкин и другие имели собственные основания для правки, может быть, существует напечатанный прототип. Тогда встает вопрос о его происхождении. То ли там текст опубликован по некоему малоизвестному автографу, то ли банальная опечатка. То ли еще что-нибудь.

6. Все «Утесы» хороши…

Резюмирую. Тютчев, если и расставил знаки препинания, то небрежно. Каждый из его издателей по-своему проникается духом произведения и расставляет их бережно, но — опять же — по-своему. Причем с годами точка зрения издателя может эволюционировать, его эстетические воззрения — меняться. Или редактор оказывается не в силах сдержать прессинг злодея-корректора. Или не волен остановить руку переиздателя, который кистью сонной замазывает то, что счел шероховатостью (это я в первую очередь про тире у Некрасова). Или сами собой «досадно вкрадываются» опечатки. Или и то, и другое, и третье в разных (или равных) пропорциях. «Творческая история» каждой оказавшейся перед взором читателя запятой остается за кадром…

Наиболее надежный способ расставить знаки препинания в цитате из классика — изучить правописание, понять смысл текста и пропунктуировать его. А кому это кажется чересчур сложным, трудно запретить идти по пути, проторенному «писателями старого времени», сплошь и рядом обходившимися «почти без всяких знаков препинания».

P. S.

Почему я написал этот текст (а также вовлек в околопунктуационные изыскания друзей и знакомых) — понятно: иначе не мог. А вот зачем, с какой, то есть, целью? Для пропаганды правды. Смею надеяться, что число лиц, приближенных к изданию классиков, тех, кто «и так все знал», среди моих потенциальных читателей невелико. Часть редакторов и корректоров обидится (но — надеюсь — только та часть, мнение которой мне безразлично). Побочные эффекты вполне ясны. Дурак-школьник решит: как хочу, так и пишу. Часть тех, кого относят к разряду «учителей-новаторов», получит дополнительные аргументы в пользу своей, единственно правильной, точки зрения. Отдельные вузовские экзаменаторы отыщут издание, на основании которого двойки можно ставить всем. Но это — меньшее зло по сравнению с неинформированностью большинства, которое имеет право знать правду.

Список цитированных публикаций текста Тютчева

Приложение

В обзоре разных изданий тютчевского стихотворения его пунктуация предстает полным сумбуром. А естественный вопрос «Как же все-таки правильно?» повисает без ответа. Так и было до выхода в свет первого тома нового шеститомника, где на с. 197–198 можно ознакомиться с заведомо авторитетным академическим вариантом¹⁸. Главное пунктуационное отличие от всех предшествующих — исключительное пристрастие к тире (что вообще-то по-тютчевски). Любое ранее встречавшееся стоит на своем месте, даже после 13-й строки, забытое с 1934 года. Появилось и два новых тире: после 2-й и 20-й строк (прежде они всегда заканчивались запятыми).

Но главная новость — в изменении строфики: из аккуратного набора в четыре девятистишья текст классика превратился в нечто модернистское: 9–9–10–8. Думаю, стоящий за этим глубокий смысл сводится к отсутствию в издательстве технического редактора, такие вещи обычно в его ведении. На концевой странице упомянуты корректоры и верстальщики, а техреда нет.

Так что же такое «авторская пунктуация»? Бывает ли она? Конечно, бывает. Всякое заведомое противоречие нормам, существующим на момент написания текста, — явный результат продуманного авторского решения. Появление редкого варианта там, где норма вариативна, — тоже выбор автора. Но это относится к рукописи.

Любая нестандартная пунктуация в изданной книге тоже авторская. В новом издании в очередной раз пропала запятая внутри строки И бунтует и клокочет, вот только кто автор ее отсутствия? Возможно, у Тютчева именно так и было, но трудно поверить, что в стихотворении в целом наконец-то появилась подлинная пунктуация автора.

В любом случае цитировать следует именно так, поскольку этот вариант освящен большим соавторским коллективом всех, причастных к академическому изданию, от гл. ред. Н. Н. Скатова до корректоров Е. А. Самолетовой и Н. Н. Цырковой.