Учитель Сергей Волков: «А давайте сказку про репку перескажем гекзаметром!»

Грамота: Зачем вообще изучать русский язык? Чтобы сносно, без ошибок писать и объясняться? 

Сергей Волков: Язык — это сложный инструмент, который позволяет выражать внутреннее «я» и понимать других людей. В нем множество тонкостей и нюансов, которые необходимо изучать, если мы хотим полноценно им пользоваться. Это как если бы вам дали в управление сверхзвуковой самолет, а вы бы использовали его как кукурузник или он вообще бы стоял на земле. 

Я объясняю детям, что, если мы освоим этот инструмент, он даст нам новые возможности. Мы родились в язык, которому много-много лет, у него мощная культурная традиция, он связан с другими языками, более древними, или с языками-соседями. Его разрабатывала отличная команда писателей и поэтов, так что он может выражать тонкие оттенки смысла.

Надо постепенно осваивать этот язык, чтобы лучше понимать себя и лучше объяснять свои мысли другим. Поэтому мы стараемся изучать язык на разных уровнях, выходя за рамки только правильного письма.

Как сделать русский язык более востребованным — и как навык, и как предмет?

С. В.: Мне кажется, что хорошее владение своим языком — одно из конкурентных преимуществ. Во взрослом мире существует понимание, что человек с хорошим языком конкурентоспособнее. Люди, которые умеют работать с текстами, умеют прочесть, понять, резюмировать, собрать, изложить информацию, — это ценные сотрудники, их с руками оторвут. Другое дело, что это пока не видно школьникам. Они еще не мыслят в категориях будущей работы, конкуренции.

Хочется прочертить для них эту линию между навыками и успешностью, которая станет им понятна, когда они вырастут.

У нас, педагогов, всегда есть шанс находить с ними общий язык и выстраивать действия, которые они оценят потом. Для этого учителям стоит, на мой взгляд, воспринимать своих учеников как полноценных людей. Они не просто готовятся к жизни, они живут сейчас свою жизнь. И мы вступаем с ними в диалог. Наша задача в этом диалоге — передать им те ценности, ту культуру, которую нам передали в свое время. И одновременно услышать их и тоже чему-то научиться.

Что мешает ребенку почувствовать интерес к языку?

С. В.: Работая в школе, занимаясь с ребятами, которые готовятся к ЕГЭ, я часто вижу такую картину. Приходят дети, у которых в голове ничто ни с чем не связано. Они много лет изучали русский язык, но вместо системы у них возникло какое-то кладбище отдельных кусочков. И когда вдруг между этими кусками вспыхивает связь, они словно просыпаются. За год подготовки к ЕГЭ мы находим много таких связей там, где раньше у детей было ощущение хаотического нагромождения фактов. Я вижу, как они воодушевляются, как начинают по-другому мыслить. Вот это мне кажется хорошими признаками.

При этом я прекрасно понимаю, что успех во многом зависит от выборки детей, от того, в какой семье ребенок растет, вообще от его веры в то, что какие-то интеллектуальные упражнения ценятся. Нет такой волшебной книжки, волшебного подкаста или сайта, вокруг которого замрут все и будут волшебно все это читать.

Издательство «Грамота» переиздало вашу энциклопедию «Русский язык», которая как раз работает на то, чтобы детям было интереснее учиться, так ведь? В чем важность и ценность этой книги, как бы вы сформулировали?

С. В.: Мы, учителя, каждый день сталкиваемся с детьми, пытающимися освоить язык, на котором говорят, а это не всегда просто. Преподаватели постепенно находят «объяснялочки», задания, которые могут быть интересными и увлекательными. В сообществе учителей накапливается материал, общая методическая база. На ее основе время от времени возникают книги, которые обобщают этот опыт. Это живой процесс, который хочется зафиксировать, чтобы он не потерялся, а его результатами хочется делиться.

Книга, о которой идет речь, была написана в 1990-е годы и ориентирована на школьников средних и старших классов.

Основная моя цель — передать радость открытия системности языка, показать, как структурное изучение языка помогает школьникам разобраться в его устройстве, повышает качество их письменной речи.

Понимание системности и сложности языка делает процесс обучения более осмысленным. Школьники начинают более заинтересованно относиться к предмету, который никогда не входил в число любимых и нечасто приносил радость.

Как устроена эта книга?

С. В.: Первое, на чем сделан упор, — это фонетика, потому что фонетика, построенная на фонологии с использованием понятия «фонема», очень развивает мозг и продвигает его на новый уровень осмысления языка.

На самом деле мы ведь не записываем звуки, мы записываем что-то другое. Это другое школьникам не предъявляется.

В традиционной школьной программе идет речь только о звуках и буквах. Но если записать звуки, то мы получим транскрипцию, а не ту запись, к которой мы привыкли. Что же мы тогда записываем?

В университете я открыл для себя, какие возможности дает изучение языка на примере мельчайших его единиц. Фонетика и фонология хороши тем, что мы оперируем этими кусочками. Между ними возникают разные логические отношения, которые очень «организуют» мозг.

Второе — и это то, что школьникам нравится больше всего, — связь между языком и жизнью: значения и стилистические оттенки слов, необычные и новые слова, которые приходят в язык. И третье — это словообразование, потому что оно тоже выстраивает связи, тоже позволяет видеть язык структурно. Вот, собственно, вокруг этих трех разделов и выросла моя книжка.

Моя задача была перенести свою радость открытия системности в этих трех сферах изучения языка на ту почву, где мне этой системности не хватало. Когда я сам учился в школе, то даже не подозревал, что она есть.

Конечно, школьники сейчас в целом иначе воспринимают информацию: они готовы изучать язык, слушая подкасты или просматривая интересные мемы в интернете. В 1990-е годы, когда я писал эту книгу, не было такого обилия языковых ресурсов в интернете, которые помогают отрабатывать разнообразные школьные задания и развивать языковые навыки. Да и сам интернет только начинался. Но элементы книги, задания и упражнения из нее по-прежнему используются преподавателями в их работе.

Изменилось не только восприятие информации. У ребенка сейчас две реальности: одна в популярной культуре, в соцсетях, а другая — в школе, в виде классической литературы. Там непонятные слова, непонятные реалии…

С. В.: Сейчас такое время, когда иерархия культур сглаживается. Раньше нужно было демонстрировать приверженность определенным формам культуры, а остальное маркировалось как недостойное. Сегодня разные культуры существуют на равных: сказать, что если ты слушаешь оперу, то ты культурнее, чем если ты слушаешь какую-нибудь группу, невозможно. Культура «разручеилась».

Если мы будем высокую культуру противопоставлять тому, что нравится детям и подросткам, ничего, кроме конфликта, не выйдет.

Я бы предложил прислушиваться к тому, с чем приходят дети, спрашивать их, переспрашивать. Да, они не знают многих слов из языка XIX века. Но они зато знают много новых слов, которых мы не знаем. Они могут легко и быстро коммуницировать друг с другом по поводу того, что их интересует. И при этом мучительно выдавливать из себя слова в письменной работе.

Это не значит, что они совсем разучились использовать язык. На своем языке они могут печатать с дикой скоростью. Но они же могут зависнуть над белым листом, когда им надо сформулировать что-то в итоговом сочинении. Потому что эта задача выполняется не так, как они привыкли. Надо писать какими-то другими словами про что-то другое. Возникает ступор, и это понятный ступор.

Нужно эти перегородки ломать, но без агрессии, а с любопытством: «Я с интересом смотрю на то, что ты принес мне, и взамен жду, что ты с интересом посмотришь на то, что я принес тебе».

Смотри: на этом непонятном тебе языке говорили люди раньше и говорят многие люди сейчас. Он существует в разных сферах, с которыми ты столкнешься. И вообще, чем больше языков внутри одного языка ты освоишь, тем шире твой собственный диапазон, тем с бо́льшим количеством людей на большее число тем ты можешь общаться.

Этих уровней общения, этих культур, подъязыков, социолектов очень много. И чем лучше мы в них «сёрфим», тем наша жизнь интереснее.

Как реализовать эту идею на практике, на уроке?

Давайте использовать эти разные элементы из разных культур. Давайте на уроках рядом с каким-то развернутым высказыванием будет существовать то же самое, но в виде быстрой эсэмэски или комментариев в соцсети.

Например, у меня есть телеграм-чаты, где мы с учениками переписываемся по поводу языка, обмениваемся мемами, можем в жанре комментариев составлять какой-то текст, который потом выльется в общий текст. То есть я использую их язык и их формы коммуникации. Но с другой стороны — почему это их? А почему не мой? Разве я не живу в «Телеграме»? В чем-то я даже больше могу их научить, чем они меня.

Вот у меня сейчас шестой класс, на уроке мы разбираем «Илиаду» в переводе Гнедича. Вы представляете, какое это для них испытание? Они, конечно, говорят: «Зачем это огромное, длинное полотно читать...» А вот затем, что это читали многие и многие люди. Тысячи лет читали.

Александр Македонский «Илиаду» возил с собой и держал под подушкой. И Гнедич, который ее перевел, на памятнике «Тысячелетие России» изображен. Ивана Грозного нет, а он есть.

За что такая честь, что он такого сделал? И они начинают прислушиваться, присматриваться. Сталкиваемся с гекзаметром, начинаем его через себя пропускать, начинаем сочинять что-то сами: «А давайте сказку про репку перескажем гекзаметром».

И вот постепенно мы привыкаем к тому, что слова типа шлемоблещущий Гектор мы можем произнести, записать, вокруг этого что-то создать. Мы уже различаем этих героев, мы вместе с ними бьемся в битвах. И вот уже мальчик Степа вчера сказал, вздохнув: «Как жалко, что в „Илиаде“ всего 24 песни и что когда-то она закончится…» «Но у нас же есть „Одиссея“ и „Энеида“!» — ободрил я Степу.

Но тогда, значит, вы и подростковый сленг обсуждаете?

С. В.: У меня недавно на уроке возник горячий спор: Зевс — это сигма или не сигма? Понятие сигмы для мальчишек сейчас очень важно. Им важно отстроиться от девчонок, сказать: «Мы презираем подкаблучников, мы сигмы». А Зевс, спрашиваю, сигма? Он вроде такой, да. А с другой стороны, Гера им периодически помыкает.

Я пытаюсь понять из их реплик, уточнить для себя значение слова «сигма», зафиксировать его толкование. Превращаю этот внезапно возникший момент в лексикологическую задачку. Как будто мы пишем статью словаря и обсуждаем ее. Я спрашиваю: «А сигма может быть женатым?» Одни отвечают, что нет — он тогда каблук. Другие спорят: «Может быть женатым!» И вот они друг другу начинают рассказывать, как они понимают это слово.

Так мы набираем элементы значения слова, которое для них актуально, на материале, который актуален для меня, потому что мы сейчас занимаемся ровно тем же, чем и составители словарей.

Мне кажется, так выглядит встреча разных культур: где-то заинтриговать, где-то быть более настойчивым, где-то приглашать… Главное — позволять не понимать.

И быть спокойным, потому что все они вырастут. Они как-то приспособятся к тому миру, о котором никто еще не знает, каким он будет. В конце концов, они же нас будут возить на инвалидных колясках, подавать нам водичку и укрывать пледами. Не кто-то. Так что давайте будем с ними внимательны и терпеливы сейчас, чтобы они были потом внимательны и терпеливы с нами. И тоже старались искать общий язык со всеми, с кем им придется общаться. 

Есть ощущение, что в скором времени технологии генеративных нейросетей будут настолько продвинутыми, что даже самый плохой текст можно будет довести до ума с помощью программы. Вы не опасаетесь, что это снизит значимость изучения языка? 

С. В.: Я думаю, что искусственный интеллект и другие технологии довольно скоро станут обычным инструментом в образовании. Уже есть учителя, которые разрабатывают задания и учебные материалы с помощью ИИ. Это интересный опыт. Но чтобы эффективно общаться с ИИ, нужно мастерски владеть языком. Ты должен формулировать свой запрос, ты должен оценивать, что нейросеть тебе выдала, а это невозможно, если у тебя нет собственного развитого языка.

Будут цениться те, кто умеет использовать ИИ, но при этом обладает развитым языком, языковой чувствительностью, языковым мышлением.

Я вообще родился в прошлом тысячелетии. И постепенно приходил к мысли, что у тебя есть только то, что внутри. Когда у меня случился инсульт и я попал в реанимацию, у меня отняли все привычные вещи. Ты лежишь в кровати, голый человек на голой земле — и видишь только кусочек окна, а в нем небо. И всё, чем я могу заниматься, о чем думать, вспоминать — оно только внутри. Всё, что я в жизни увидел, запомнил, почувствовал, все картинки, мысли, способности — всё внутри, и только это я могу использовать. Если я учил наизусть много стихов, то все это богатство со мной. Если я видел много городов, я могу гулять по ним в своей голове. А если все у меня на внешних носителях, не присвоено — то этого как бы и нет.

Полагаться в своей жизни только на внешние инструменты, ничего внутренне не приобретая, — это путь довольно легкомысленный, я бы сказал. Появление внешних сложных инструментов — это вызов для нас, чтобы становиться еще более сложными внутри. В том числе и с помощью языка.

Сергей Волков — филолог, преподаватель, автор популярных книг о русском языке и литературе. Возглавляет кафедру словесности Новой школы. Закончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, с 1992 года преподает русский язык и литературу школьникам. Член координационного совета ассоциации «Гильдия словесников».