Как может выглядеть «другой» русский язык в художественной прозе?

С чем в первую очередь ассоциируется понятие сказа? Как правило, со стилизацией речи того героя, который выступает в роли рассказчика, под речь малообразованного человека с низким социальным статусом. Повествование ведется «в присущей именно ему речевой манере и имитирует живую разговорную речь со всеми характерными для устной формы речи особенностями», к которым относится употребление разговорной и просторечной лексики и фразеологии, использование диалектизмов, профессионализмов, жаргонизмов, неполных предложений», — говорится в «Словаре литературоведческих терминов»1 .

Сказ позволяет автору «ввести сюжеты, связанные с низовыми формами народной жизни, использовать жанры бытового фольклора». Это определение сказа выработано на материале творчества таких авторов, как Николай Гоголь («Вечера на хуторе близ Диканьки»), Николай Лесков, Павел Бажов; прием сказа используется во многих рассказах Михаила Зощенко.

А что, если писатель имитирует язык... космонавтов далекого будущего? 

Так поступил Сергей Жарковский в романе «Я, хобо: Времена смерти» (Волгоград, Принтерра-Дизайн, 2005). Точное время действия там не указано, но очевидно, что это эпоха, далекая от нашего времени: человечество колонизировало Марс и овладело технологией межзвездных перелетов. Многие люди родились уже в космосе и никогда не видели Земли; более того, часть из них — клоны, не имеющие родителей. Вполне логично, что у таких людей будет иная психология и иная манера выражаться.

Как лингвисты придумали колоритный конланг для фильма «Дюна»Основой искусственного языка стали арабские диалектыЖарковский разрабатывает особый язык, на котором могли бы говорить люди будущего. Он использует целый ряд языковых приемов.

1. Вымышленные слова, включая несуществующие жаргонизмы. Часть этих слов интуитивно понятна читателю благодаря своей форме: космач (просторечное образование от космонавт), пустолаз 'тот, кто выходит в открытый космос', серьез 'опытный космонавт'. Смысл других поначалу неясен и проясняется из контекста — например, кафар 'род космической болезни'.
2. Обычные слова в непривычном значении: бройлеры 'клоны, рождающиеся сразу подростками', малина 'алкоголь', потеряться 'потерять сознание', приняться 'приземлиться, соприкоснуться'. Последнее слово понадобилось потому, что действие происходит не на Земле, а в космосе, и приземляться герои не могут. И наоборот, понятное для нас не обязательно понятно для героев романа — так, употребляя слово свинство, рассказчик считает нужным пояснить, кто такие свиньи (он читал это в книжках), и комично путается в словах, называя поросят щенками. 
3. Искаженные слова: реябта 'ребята', мусом 'мусор'. Вероятно, сюда же следует отнести спик 'звуковой сигнал' и образованное от него спикнуть — по ассоциации с писк и пискнуть, хотя, возможно, эти слова восходят к английскому speak 'говорить'. Во всяком случае, алярмить явно происходит от англ. alarm 'тревога'.
4. Вымышленные поговорки: Время — воздух (по аналогии с Время – деньги), так как самым ценным ресурсом на космическом корабле является воздух.
5. Усечение общеизвестных языковых конструкций: не на (вместо не надо), несмотря ни на (вместо несмотря ни на что), тем не (вместо тем не менее).
6. Нарушение переходности глаголов: дышал меня кислородом. Грамматически правильно было бы давал мне дышать кислородом, так как дышать — глагол непереходный.
7. Особое употребление инфинитивов. Жарковский взламывает грамматические нормы литературного языка, используя инфинитивы не так, как принято: были заняты и упустили следить (были слишком заняты, чтобы уследить); Земля заслужила погибнуть (Земля заслужила гибели); обретение им настоящего имени помочь опоздало (он обрел настоящее имя слишком поздно, чтобы это могло помочь); искал установить контакт с внешним миром (искал возможность установить контакт с внешним миром); не находил веселого и остроумного в разбить предпоследнюю в Форте лампу дневного света... (не находил ничего веселого и остроумного в том, чтобы разбить...)

Как мы видим, Жарковский, в отличие от большинства фантастов, не ограничивается введением в текст вымышленных терминов.

Он придумывает язык, существенно отличающийся от нормативного литературного русского языка XX–XXI веков — не только лексикой, но и грамматикой и фразеологией.

Повествование в «Я, хобо» отвечает всем формальным критериям сказа — хотя его нельзя назвать фольклорным или связанным с низовыми формами народной жизни. Более того, язык Жарковского нельзя назвать даже ориентированным на разговорную речь, потому что на этом языке никто не разговаривает. Это фантазия о том, как могли бы разговаривать люди в космическом будущем.