Язык мой. Что родила гора?

О работе над этим законом я от своих коллег-филологов слышал уже давно. Жаркие дебаты по его проекту велись в свое время на предварительных слушаниях в Государственной думе. Говорят, что в его подготовке принимали участие лингвисты из Института русского языка РАН. Не знаю, не уверен: уж больно много в нем огрехов по форме, да и невнятицы, по сути дела, с лингвистической точки зрения хватает. Однако теперь это официальный документ (проект 63221-3), и он вносится согласительной комиссией для утверждения в Государственную думу. Известна вроде бы и дата: март или апрель этого года.

Что же осталось в законе после всех обсуждений? В документе шесть статей (последняя, седьмая — это порядок вступления закона в силу). Статья 1 (состоящая из семи пунктов) трактует статус русского языка как государственного языка РФ. Статья 2 (без пунктов) фиксирует законодательную основу государственного языка. В статье 3 определены сферы использования государственного языка Российской Федерации (в ней три раздела с подразделами). Статья 4 говорит о защите и поддержке государственного языка РФ. Статья 5 закрепляет обеспечение права граждан РФ на пользование государственным языком. И, наконец, статья 6 предупреждает об ответственности (в самом общем виде) «за нарушение законодательства Российской Федерации о государственном языке РФ».

Итак, неполные 10 страниц машинописного текста. Каково же его содержание?

Вопросы и недоумения начинаются с преамбулы проекта закона, которая в полном виде звучит так: «Настоящий Федеральный закон направлен на обеспечение использования государственного языка Российской Федерации на всей территории Российской Федерации, обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации, защиту и развитие языковой культуры».

Явно сырой, стилистически не выправленный текст. Не говоря уже об излишнем повторении словосочетания «Российская Федерация» (четыре раза в четырех с половиной строчках текста!), по конструкции всей фразы получается, что у граждан РФ есть право не только на «пользование» государственным языком РФ, не только на «защиту» языковой культуры (то есть каждый в силу своей грамотности вправе указывать другим на их ошибки), но и (вдумайтесь!) на «развитие языковой культуры». Как будет осуществляться это право, совершенно непонятно, да, видимо, не об этом идет речь.

Не знаю, какой квалификацией обладают стилисты Государственной думы, но, на мой взгляд, преамбула закона во избежание кривотолков могла бы быть выправлена так: «Настоящий Федеральный закон направлен на обеспечение использования государственного языка Российской Федерации на всей ее территории, на защиту и развитие языковой культуры, на обеспечение права граждан Российской Федерации пользоваться ее государственным языком». Тогда исчезнут и возможные разночтения по поводу сомнительного «права» граждан РФ на «развитие языковой культуры».

Пойдем далее. В статье 1 закона говорится о статусе русского языка как государственного, но само понятие «государственный язык» никак не определяется. Что оно должно обозначать? В статье 3 перечислены «сферы использования государственного языка РФ». Вот эти сферы в переводе на общеупотребительный язык: 1) в делопроизводстве (органов государственной власти и «организаций всех форм собственности»); 2) в официальных наименованиях органов власти (и опять-таки «организаций всех форм собственности»); 3) в официальных документах выборов и референдумов; 4) в судопроизводстве (во всех его разновидностях); 5) в международных договорах РФ, в законах и иных правовых актах; 6) во взаимоотношениях органов государственной власти с гражданами РФ, иностранными гражданами, лицами без гражданства и с общественными объединениями; 7) при написании наименований географических объектов, надписей на дорожных знаках (однако последнее не вполне ясно: есть ведь и принятые в международной практике дорожные знаки); 8) при оформлении официальных документов гражданина, в написании почтовых адресов (в пределах РФ) и т. п.; 9) в деятельности общероссийских, региональных и муниципальных организаций телерадиовещания, таковых же редакций периодических изданий; 10) в рекламе и 11) в иных определенных федеральными законами сферах (опять-таки слишком расплывчато и обобщенно: в каких таких «иных сферах»?).

Любому мало-мальски грамотному лингвисту из сказанного понятно, что речь идет не обо всем современном русском литературном языке, а лишь об одном из его функциональных стилей, а именно — официально-деловом, обслуживающем сферу государственной деятельности в различных ее проявлениях.

Замечу попутно, что в перечне «сфер» использования государственного языка РФ в проекте закона почему-то не названа сфера образования. На каком языке ведется у нас в России обучение в школах и вузах? Там что же, русский язык необязателен? Раз сфера образования не названа, то чисто формально закон можно истолковать так, что на нее не распространяется требование использования государственного языка. Что это? Чей-то недосмотр (а их немало в проекте закона) или нарочитый пропуск в перечне? Но ведь и то и другое непростительно в таком серьезном документе, пускай и проекте, но уже как бы и согласованном. По-видимому, должна быть в нем и специальная статья (или раздел) о праве обучения в школе на родном языке — по выбору родителей или самого ученика. Обходить такие важные вопросы нельзя. Иначе зачем тогда закон о языке?

Авторы закона могут возразить: в статье 5, п. 1.1 говорится о праве граждан РФ на «получение образования на русском языке в государственных и муниципальных образовательных учреждениях». С этим возражением согласиться нельзя, ибо прописанное в предпоследней, по сути, статье закона «право» не подкрепляется перечнем сфер использования государственного языка в статье 3.

Итак, государственный язык — принадлежность официально-деловой сферы общения по функциональному признаку и часть (именно часть!) общелитературного, национального языка по признаку этническому. А если это так, то с какой стати прописаны в законе уступки в использовании лексики, «не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации», когда такое использование «является неотъемлемой частью художественного замысла» (статья 3, п. 9)? Все-таки художественная литература или та же публицистика не относятся к официально-деловому стилю, иначе говоря — к государственному языку по функциональному признаку, то есть предназначенности в особых сферах применения. Трудно представить «художественный замысел» в официальном документе!

Точно так же не очень ясна формулировка п. 6 статьи 1, где говорится о том, что защита и поддержка русского языка как государственного «способствует приумножению и взаимообогащению духовной культуры народов Российской Федерации». Последнее относится, конечно, не собственно к государственному языку, а к плодотворному взаимодействию литературного русского языка с другими национальными языками народов РФ, к взаимодействию и взаимообогащению литератур и культур, а не к сфере языковых контактов на уровне официально-деловых стилей.

Развитие литературного языка, динамическое изменение его исторически сложившихся норм происходят по своим внутренним объективным законам и не подчиняются никаким «государственным установлениям».

Странным поэтому выглядит п. 3 статьи 1, где сказано, что «порядок утверждения норм (!) современного русского литературного языка: правил русской орфографии и пунктуации определяется Правительством Российской Федерации». Во-первых, как уже говорилось, никакое правительство не может утверждать нормы современного русского литературного языка в силу их объективно-исторического характера. А во-вторых, именно в этом пункте и в этом месте можно было бы подчеркнуть требование исторического подхода к тем же правилам орфографии и пунктуации, поставить задачу сохранения сложившихся культурных традиций, которые не следует ломать в угоду тем или иным по определению уже ограниченным «научным» («теоретическим») концепциям и подходам. Уже из-за одного этого «консервативного» предостережения в адрес проявляющих себя время от времени ретивых «реформаторов», «упростителей» и «совершенствователей» русской орфографии можно было бы горячо приветствовать представленный проект при всех имеющихся в нем недочетах. Вот тут-то и проявилась бы подлинная забота о языке на государственном уровне!

Нельзя обойти статью 2 проекта, где прямо говорится о «нормативных правовых актах Российской Федерации, регулирующих проблемы языка». Вот так, ни больше ни меньше. Но ведь в живом национальном языке не так-то просто все регулировать и устанавливать приказным, законотворческим порядком. И что значит «регулировать проблемы языка»? Регулировать можно какой-нибудь процесс, ход, движение (например, дорожное) или не очень бурный поток и т. п., но уж никак не проблемы, да к тому же специальные, языковые. Неужели нельзя было выразить свою мысль одновременно и понятно, и грамотно по-русски?

Еще один пример на грани парадокса. В п. 6 статьи 1 проекта весьма категорично сказано о том, что «при использовании русского языка как государственного не допускается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих аналогов в русском языке».

Оставим в стороне стилистически ущербную конструкцию «при использовании не допускается использование». Парадокс состоит в другом: авторы текста закона сами нарушили в этом случае (да!) и дух, и букву ими же сформулированного требования, поскольку у слова аналог есть полноценные русские синонимы: соответствие, сходство, замена и т. п. Как тут не вспомнить унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла? И не один раз...

Остается добавить, что в других европейских странах (да и не только европейских), где правительства не отказались, как у нас, от подлинной языковой политики, дела обстоят иначе.

В по-настоящему цивилизованных, лингвистически просвещенных государствах существуют специальные должности «языковых полицейских», которые при самом активном и действенном участии рядовых (и заинтересованных) носителей языка поддерживают «языковой порядок» в своем национальном доме.

Эти полицейские (образованные государственные служащие!) следят за правильностью применения государственного языка, выявляют нежелательные иноязычные заимствования в нем и налагают официальные санкции на злостных «нарушителей» — вплоть до административных предупреждений и серьезных финансовых взысканий.

Во Франции, например, использование иноязычных заимствований (англицизмов, или, точнее, американизмов) в официальных сферах — в государственных документах и письмах, в публичных выступлениях (включая уроки школьных учителей и академические лекции в высших учебных заведениях) — регламентируется законом о языке, предусматривающим соответствующие — и немалые — штрафы за «иноязычия». Французская академия регулярно выпускает нормативные лингвистические словари, носящие законодательный характер; она же публикует периодически списки замен иноязычных слов исконно французскими словами (или с использованием исконных французских морфем).

Наше отечественное законодательство, как это явствует из проекта федерального закона «О государственном языке Российской Федерации», ограничивается пока вещами общеизвестными и не особо значимыми для судеб русского языка: главным образом, путаными определениями статуса и функций русского языка как государственного. Оно не распространяется на сферу его преподавания, не обеспечивает широкой пропаганды лингвистических научных знаний по радио и на ТВ (что, кстати, было когда-то), не способствует повышению речевой культуры в средствах массовой информации, не касается вывесок и реклам на латинице, молчит об осквернении современной бытовой, публичной и художественной речи арготизмами лагерей и тюрем, а подчас и откровенным матом. Вот где нужно и можно и «власть употребить».

Создается впечатление, что некоторые наши законы пишутся для самих же законотворцев. Зачем создавать закон ради закона, не думая ни о последствиях, ни о реальной пользе для той области жизни, ради которой он написан?

А так, по крылатому выражению Горация: Parturiunt montes nascetur ridiculus mus, — или в буквальном переводе: «(Некий автор, творец) горы хочет родить, а родится (у него) смешной мышонок». Вот отсюда пошло и наше современное «гора родила мышь».

Мелкий зверек-грызун в этой крылатой фразе — символ смехотворно маленького, ничтожного результата по сравнению с величественной мощью горы. В нашем же случае это громада русского языка-великана — и куцый проект закона о нем, не выдерживающий мало-мальски серьезной профессиональной лингвистической критики.

Источник: Литературная газета, № 9, 2 марта 2005 года