Дилемма книжника: что считать источником нормы, тексты или грамматику? 

Тексты как ориентир и южнославянское влияние

Литературный язык на Руси появляется приблизительно в X–XI веках вместе с письменностью; русскому языку в качестве литературного предшествовал церковнославянский. По указу князя Владимира основываются школы, в которых используют богослужебные книги на церковнославянском языке. Это так называемое первое южнославянское влияние. Со временем письменный язык стал подвергаться влиянию разговорного древнерусского, в результате чего возник русский извод церковнославянского языка и литература, написанная на гибридном языке — смеси славянского с древнерусским. 

При переписывании текстов неизбежно накапливались ошибки. Книжники замечали, что старые тексты отличаются от новых. При этом первые тексты воспринимались как священные: казалось, что их искажение могло привести и к искажению христианской веры. Поэтому книжники видели своей задачей не просто исправить ошибки, но и очистить язык от «наслоений» и вернуть его к изначальному образцу — языку Кирилла и Мефодия. 

Так проявлялся текстологический подход к языковой норме: ориентация на канон образцовых текстов и воспроизведение их языковых особенностей при написании новых. 

Эти тенденции усилились в XIV–XV веках: после разрушительного ордынского нашествия, которое было воспринято как «погибель Русской земли», всем хотелось поскорее восстановить нормальную жизнь, вернуть утраченное «золотое» прошлое. Параллельно с этим происходило возвышение Москвы и сплочение православного мира, усиливались контакты Руси с другими славянскими странами и Константинополем. 

Совокупность новых языковых явлений того времени называют вторым южнославянским влиянием. Важным текстом, во многом предвосхитившим эти явления, была редакция перевода Нового Завета, выполненная митрополитом Алексеем в 1355 году. Орфография Чудовского Нового Завета была ориентирована на греческое письмо: это первый акцентуированный памятник славянской литературы (ударение ставится в каждом слове), Алексей использует греческие лигатуры (несколько букв передаются одним знаком), а также лексические и синтаксические грецизмы. Чудовский Новый Завет имел важное религиозное значение и ассоциировался с возрождением православия. 

Примечательно, что параллельно с усвоением южнославянских текстов на Руси существовало и противоположное явление — два восточнославянских влияния на южнославянскую письменность (в XII–XIII и в XVI–XVIII веках). Как восточным, так и южным славянам казалось, что раз их братья по вере пишут по-другому — значит, они сохранили нечто древнее и, как следствие, более правильное и святое.

Расхождение между письменной нормой и устной речью

Тексты с общеправославной и общехристианской тематикой распространяются по всему славянскому миру вследствие укрепления связей, и проблему нормализации осознают не только на Руси. Необходимость нормализации языка и орфографии вплоть до графического облика отдельных букв изложил в трактате «Сказание о письменах» болгарин Константин Философ. По всей видимости, его взгляды были близки восточнославянским книжникам. 

На Руси подражание южнославянским образцам распространяется и на собственные тексты, унаследованные от предшествующих веков. Однако оно связано не просто с желанием воспроизводить южнославянские модели; речь идет о поиске утраченного первоначального образца. Старый книжный язык начинает восприниматься как испорченный, а влияние на него живого повседневного языка — как пагубное.

В конечном итоге правка текстов оказывается попыткой осмыслить язык в настоящем. 

Задача «очищения» русского извода церковнославянского языка вынудила книжников избегать всего, что характерно для разговорного языка. Это привело к расхождению между устной и письменной речью. Те лингвистические явления, которые русские писцы видели в южнославянских текстах, выступали в качестве модели и при этом контрастировали с тем, что они замечали в естественной речи. Локальные восточнославянские варианты написания и произношения рассматривались как ошибочные. Если не как у нас — это то, что нужно. Южнославянские книжники «знают», как надо, а нам надо у них «поучиться». 

Одно из ярких последствий южнославянского влияния — нынешний облик слова Рождество вместо прежнего Рожество. На месте *dj вместо ж начинают писать жд, что отражается и на произношении (а позже усваивается и русским литературным языком из литургической традиции). 

Однако в большинстве случаев новая орфография не совпадала с произношением. Например, под влиянием болгарских текстов русские писцы стали писать а вместо я после гласных: моа вместо моя, добраа вместо добрая и т. д. Это привело к размежеванию орфографии и орфоэпии и, как следствие, к большему обособлению церковнославянского и русского языков. 

Если раньше писцы оставляли приписки со смиренной просьбой исправить их возможные ошибки, то теперь они предупреждают, что лучше в переписываемом тексте просто так ничего не изменять. 

Искажение орфографии могло привести к искажению смысла, а искажение смысла — к ереси. 

Но параллельно со строго регламентированным вариантом церковнославянского в XV–XVII веках продолжает употребляться гибридный язык, которого не коснулась рука нормализаторов, например в житиях святых.

На уровне лексики мы видим отказ от некнижных и юридических выражений в пользу более нейтральных. Например, в Степенной книге (одном из важнейших памятников исторической литературы XVI века) есть заимствованный из Никоновской летописи фрагмент «Об измене новгородцев», где мужикъ заменяется на человѣкъ, чинити на содѣвати, отчина на отечество и т. д. 

Максим Грек и появление грамматического подхода

Изначально книжный и живой язык были взаимосвязаны и дополняли друг друга при создании новых текстов, поскольку еще не так сильно отличались друг от друга, как в XV веке. Если писец не знал, как пишется по-церковнославянски то или иное слово, он мог «подсмотреть» его в древнерусском. Отталкивание от разговорного языка (посмотри, как в древнерусском, и сделай наоборот) заставило заняться регламентацией языка письменного: раз нельзя было больше использовать ресурсы разговорной речи, потребовалось выработать систему правил. Это предопределило зарождение нового, грамматического подхода. 

Грамматический подход стал распространяться благодаря усилиям богослова и филолога Максима Грека, приехавшего в 1518 году в Москву. Он критически относился к святая святых славянских книжников — кирилло-мефодиевскому наследию. В его представлении переводы, не подвергшиеся должной грамматической нормализации, нельзя брать за образец.  Поэтому он сделал свою редактуру текста Псалтири и цветной Триоди¹, ориентируясь на грамматические правила, а не на предшествующую текстовую традицию. 

Правка коснулась, в частности, передачи прошедших времен. Одна из новаций Максима Грека — введение книжного перфекта (раньше это время было свойственно только живой речи). С точки зрения Максима, различные формы прошедших времен (имперфект, перфект и аорист) выступали как семантически однородные, поэтому замена одной формы на другую не предполагала радикальной перемены смысла. Например, он заменил сѣдѣ одесную Отца на сѣдѣлъ еси одесную Отца. Целью было избежать омонимии для 2-го и 3-го лица единственного числа². За это его обвинили в ереси: в славянском восприятии этой формы получалось, что Христос больше не сидит по правую руку от Отца. Максим Грек первым заявляет, что «глагол — это просто глагол», а не божественное проявление. За эти идеи его судят, но он не отступает от грамматического подхода. 

Другим сторонником грамматического подхода был Нил Курлятев, инок Троице-Сергиева монастыря, автор предисловия к Псалтири, переведенной Максимом Греком. Нил выступал за отказ от некоторых периферийных элементов, которые не были отражены в правилах и не поддавались грамматической нормализации. Нил считает такие элементы чуждыми, называя их «сербскими» и «болгарскими», и утверждает, что они возникают в силу неправильного понимания книжного языка. Своеобразная попытка провернуть «фарш» второго южнославянского влияния обратно. 

Так церковнославянский язык постепенно теряет статус «священного» и приобретает статус «элитарного».

Теперь критерием оценки правильности текста выступает грамматика. Наше представление о грамматиках сформировано юго-западными книжниками (из Великого княжества Литовского и Речи Посполитой); наиболее известны труд Лаврентия Зизания «Грамматика славенская» (1596 год) и Мелетия Смотрицкого «Грамматика» (1618/19 год). 

Грамматический подход привел к дифференциации новых вариантов книжного языка. Параллельно с ученым церковнославянским языком, который возник в XVII веке, был избыточно грецизирован и непонятен большинству современников³, продолжал существовать гораздо более свободный гибридный регистр, который ученые авторы не брезговали иногда использовать в своих дневниках. 

Ученый церковнославянский не успел оформиться до конца и вышел из употребления в эпоху Петра, так как оказался непригоден для нужд секуляризированной Российской империи. А вот гибридный вариант продолжил жить и стал основой русского литературного языка. Так ученые книжники забили гвоздь в крышку гроба церковнославянского языка, который оказался вытеснен из всех сфер, кроме богослужебной.