«Плакали наши денежки»: как русский язык решает финансовые вопросы

Взять хотя бы множество экспрессивных образований, в основном уменьшительных: денежки, деньжишки, деньжата, деньжонки, деньжищи. Любопытно, что, несмотря на суффиксы, денежки и деньжата обычно не подразумевают скромной суммы, скорее наоборот. 

Денежки могут быть не только немалыми или небольшими, но и, например, скромными или приличными (причем первое и второе в данном случае — антонимы). Или порядочными. 

Тут можно вспомнить, что деньги как таковые в речи бывают даже разумными: Хорошее качество за разумные деньги. А вспомнив, что денежки могут еще и плакать (плакали наши денежки), можно полусерьезно задуматься, такими ли уж неодушевленными мы их ощущаем…

Кстати, денежки не только плачут, но и сами осмысляются как жидкость¹ (или что-то, что перемещается с помощью жидкости). Они могут утечь сквозь пальцы, уплыть, их можно доить, выкачивать, вливать и замораживать, ими можно заливать что-то и даже тушить… 

Иногда в употреблении уменьшительных форм можно расслышать нотки то ли смирения, то ли принижения полученной суммы. Даже у ироничного и великого Довлатова.

И ладно бы от существительного деньги возник только ласкательный диминутив денежки и пренебрежительные деньжишки и деньжонки, но ведь есть еще и деньжата — с суффиксом, обозначающим детеныша, как котята, ребята, медвежата, что весьма необычно от неодушевленного существительного. 

Это слово встречается уже в ХIХ веке: 

Конечно, деньжата не маленькие детеныши больших денег, это нечто совсем иное. Они могут быть объектом манипуляций, когда их можно подбросить, подкинуть, перехватить, швырять налево и направо, срубить, сколотить и стрельнуть у кого-то.  Однако они могут быть и вполне самостоятельными:

Сплошь и рядом деньжата заводятся — очевидно, сами, как мыши, что демонстрирует их определенную субъектность. Или вот характерное перечисление у Виктора Астафьева: деньжата схлынули, женщины слиняли… Могут, как, впрочем, и денежки, уплывать, улетать, разлетаться, вылетать в трубу, капать понемногу и испаряться.

Объект, именуемый деньгами-денежками, — это нечто мерцающее, то ли живой организм, то ли природное явление, то ли просто какое-то вещество, одновременно текучее и твердое.

Существительное деньги, как и его производные, имеет только множественное число. Устаревшее деньга (а также денежка) обозначало монету достоинством в полкопейки. При этом уже Антиох Кантемир, поэт петровского времени, единственное число экспрессивно употреблял просто в  значении ‘деньги’: Царица бо деньга! Род и жену с приданым, и верность, и красоту и друзей дарует. Сюда же относятся выражения типа зашибить деньгу.

Причудливое словообразование и словоупотребление в финансовой сфере продолжается и в наше время. Современное денежка — это не полкопейки; часто это выражение малости, незначительности суммы, вкупе с некоторым заискиванием, обычно в просьбе или расчетах по долгам.

Писатель и публицист Леонид Сторч возмущается в эссе о диминутивах: «Приятель просит у приятеля одолжить ему денежку (вспоминается копеечка, которую отняли у юродивого в „Борисе Годунове“)»². Но это слово может выражать и насмешку над кем-то, например: целые передачи создают, чтобы им денежку собрать на леченьице. 

А когда денежку дают, а не отбирают, она часто обладает удивительным, сказочным признаком: какая-никакая. Какая-никакая, а денежка.

Стандартных экспрессивных средств для выражения гаммы чувств, похоже, не хватает, и появляется ироническое денюжка. Это слово было еще у  Шукшина, а сейчас стало вполне медийным.

И чтобы уж совсем разить сарказмом наповал, денюжка превращается в денюшку. 

Так или иначе, все эти причуды словообразования и словоупотребления делают явным тайное — весьма эмоциональное — отношение к самому объекту, сложное, трудно определимое и несводимое к какой-то конкретной эмоции, в котором, видимо, есть и желание, и пиетет, и зависть, и презрение, и наверняка что-то еще.