Ономасиологическая доминанта в лингвистической концепции В. Гумбольдта

В отличие от Фердинанда де Соссюра (1857–1913), который в своей синхронической лингвистике будет стремиться к абстрагированию от деятельностной природы языка, Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) видел в этой природе его сущность. Он писал: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый момент преходящее. Даже его фиксация посредством письма представляет собой далеко не совершенное мумиеобразное состояние, которое предполагает его воссоздание в живой речи. Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)»¹.

Последняя фраза в этой цитате стала крылатой. Многие почитатели В. Гумбольдта видели в ней квинтэссенцию всей гумбольдтовской концепции языка. В ней черпали вдохновение Г. Штайнталь и А. А. Потебня, О. Есперсен и В. Матезиус и многие другие. А между тем под языком здесь В. Гумбольдт имел в виду не что иное, как речевую деятельность, а не языковую систему.

Язык многоаспектен. Вот почему мы можем найти у В. Гумбольдта множество его определений. К только что приведенному можно добавить и такие:

• «Язык есть орган, образующий мысль»;

• «Язык есть мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека»;

• «Язык не есть мертвый механизм, но живое творение, исходящее из самого себя»;

• Языком (в широчайшем смысле слова) называется чувственное обозначение единств, с которыми связаны определенные фрагменты мышления для противопоставления их как частей другим частям большого целого, как объектов субъектам». И т. д.²

Каким образом определял язык Ф. де Соссюр? Он давал ему системно-знаковое определение. «Но что такое язык? — спрашивал он своих слушателей и отвечал: — По нашему мнению, понятие языка не совпадает с понятием речевой деятельности вообще; язык — только определенная часть — правда, важнейшая часть — речевой деятельности. Он является социальным продуктом, совокупностью необходимых условностей (знаков — В. Д.), принятых коллективом, чтобы обеспечить реализацию, функционирование способности к речевой деятельности, существующей у каждого носителя языка»³.

В другом месте читаем: «Язык — это клад, практикой речи отлагаемый во всех, кто принадлежит к одному общественному коллективу, это грамматическая система, виртуально существующая у каждого в мозгу... Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного»⁴. А дальше следуют слова, которые находятся в прямой противоположности по отношению к деятельностно-речевому определению языка у В. Гумбольдта: «Язык не деятельность говорящего. Язык — это готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим».

Для желающих столкнуть лбами двух гениальных лингвистов (а такие имеются) мы нашли здесь весьма благоприятную почву. На самом же деле противоречие между В. Гумбольдтом и Ф. де Соссюром здесь мнимое. Последний всюду стремился к единственному определению языка — системно-знаковому, а у первого имеется как деятельностно-речевое, так и системно-знаковое его определение.

Неправильно видеть противоречие между деятельностно-речевым определением языка у В. Гумбольдта и системно-знаковым у Ф. де Соссюра. Если мы сравним их концепции на одном и том же уровне — на уровне системно-знаковой интерпретации языка, — то между их авторами мы увидим сходство, а не противоположность: в понимании языка как особой системы знаков В. Гумбольдт — предшественник Ф. де Соссюра.

Настаивая на системной природе языка, В. Гумбольдт писал: «В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого»⁵. Употреблял немецкий ученый и термин «языковая система». Он, в частности, писал: «У каждого народа создается необходимое количество членораздельных звуков, отношения между которыми строятся в соответствии с потребностями данной языковой системы»⁶.

Для сомневающихся в том, что в понимании языка как системы между В. Гумбольдтом и Ф. де Соссюром больше сходства, чем различий, приведу еще одну цитату В. Гумбольдта: «В языке накапливается запас слов и складывается система правил, благодаря чему за тысячелетия он превращается в самостоятельную силу»⁷.

Общность взглядов В. Гумбольдта и Ф. де Соссюра на системную природу языка вовсе не отменяет действительных расхождений между ними. Если Ф. де Соссюр стремился к резкому отграничению языка от речи, то В. Гумбольдт — благодаря деятельностной интерпретации языка — видел их в тесной связи друг с другом. Вот почему немецкий ученый никак бы не согласился со швейцарским в том, что науку о языке следует поделить на «лингвистику языка» и «лингвистику речи», поскольку их предметы, по его мнению, отстоят друг от друга чересчур далеко. Вот как об этом писал Ф. де Соссюр: «Итак, изучение речевой деятельности распадается на две части; одна из них, основная, имеет своим предметом язык, то есть нечто социальное по существу и независимое от индивида; это наука чисто психическая; другая, второстепенная, имеет предметом индивидуальную сторону речевой деятельности, то есть речь; она психофизична»⁸.

Альтернативистский стиль мышления побуждал Ф. де Соссюра резко противопоставлять внутреннюю лингвистику и внешнюю, синхроническую лингвистику и диахроническую, лингвистику языка и лингвистику речи. Подобный альтернативизм был чужд В. Гумбольдту. Его стиль мышления был близок к диалектическому. Вот почему, в частности, он всегда рассматривал язык и речь в их взаимном переходе, а не только в противопоставлении друг другу. В таком подходе к интерпретации соотношения между языком и речью и состоит здесь диалектика. В речевой деятельности слушающего речь переходит в язык, а в речевой деятельности говорящего, напротив, язык переходит в речь. Вот почему разница между языком и речью является относительной.

Имея в виду деятельность говорящего, В. Гумбольдт писал: «Если язык представить в виде особого и объективировавшегося самого по себе мира, который человек создает из впечатлений, получаемых от внешней действительности, то слова образуют в этом мире отдельные предметы, отличающиеся индивидуальным характером также и в отношении формы. Речь течет непрерывным потоком, и говорящий, прежде чем задуматься над языком, имеет дело только с совокупностью подлежащих выражению мыслей»⁹.

Мы видим здесь описание деятельности, которую совершает говорящий. В центре его речевой деятельности находится предложение. Как синтаксоцентрист (фразоцентрист, предложениецентрист), В. Гумбольдт писал: «... говорящий всегда исходит из целого предложения»¹⁰. Говорящий, вместе с тем, начинает свою деятельность «с совокупности подлежащих выражению мыслей», которые сначала переводятся в языковые формы, а затем — в речевые. Первые он находит в языке, а другие являются результатом их перевода из языкового состояния в речевое.

Словами «задумывается над языком» В. Гумбольдт в анализируемой цитате фиксирует тот момент фразообразовательной (предложениеобразовательной) деятельности говорящего, когда он ищет языковые формы для своих мыслей в системе языка, которая находится в его голове «в виде особого и объективировавшегося самого по себе мира». Этот момент в своих работах я обозначаю как переход внеязыкового содержания в языковую форму и принимаю за основу структурного аспекта ономасиологического подхода в языкознании.

Процесс перевода языковых форм в речевые, благодаря которому «речь течет непрерывным потоком», я обобщенно обозначаю как переход языковой системы в речь. Он составляет основу функционального аспекта ономасиологического подхода.

Таким образом, в только что проанализированной цитате мы нашли у В. Гумбольдта указание на оба аспекта ономасиологического подхода — структурный (внеязыковое содержание — языковая форма) и функциональный (языковая система — речь). Они у него еще не выписаны с полной ясностью, но, как говорили древние римляне, sapienti sat.

Еще менее детализованными у В. Гумбольдта оказались структурный и функциональный аспекты семасиологического подхода. Первый из них связан с переходом «речь — языковая система», а другой — с переходом «языковая форма — внеязыковое содержание». Последний из них интерпретировался В. Гумбольдтом как понимание¹¹. При этом он не признавал полного взаимопонимания между слушающим и говорящим в силу неадекватности их мировоззрений.

Больше внимания В. Гумбольдт уделил описанию перехода «речь — языковая система». Этот переход и будет лежать в основе соссюрианства. Он описывался немецким ученым в двух планах — онтогенетическом и коммуникативном. В первом случае мы имеем дело с процессом формирования языковой системы (языковой способности) у ребенка, а во втором — с обращением к ней со стороны слушающего в процессе речевой коммуникации.

Обобщенной формулой онтогенетической интерпретации перехода речи в язык у В. Гумбольдта являются такие его слова: «Язык образуется речью»¹². Более пространно он описывал этот переход следующим образом: «Усвоение языка детьми — это ознакомление со словами, не простая закладка их в памяти и не подражательное лепечущее их повторение, а рост языковой способности с годами и упражнением»¹³.

В коммуникативном плане переход речи в язык В. Гумбольдт описывал так: «В силу членораздельности слово не просто вызывает в слушателе соответствующее значение... но непосредственно перед слушателем в своей форме как часть бесконечного целого, языка»¹⁴. Вместо слова здесь можно поставить и любую другую единицу речи, которую слушающий получает от говорящего. Любая речевая единица ассоциируется в нашем сознании с соответственным фрагментом языковой системы, находящейся в нашем распоряжении.

В. Гумбольдт писал: «... язык обязательно должен принадлежать по меньшей мере двоим»¹⁵. Легко догадаться, о ком здесь идет речь. О слушающем и говорящем. Они — главные персонажи лингвистической науки. Ни один серьезный лингвист не может игнорировать как факт их существования, так и разницу между видами их речевой деятельности. Деятельность слушающего протекает в направлении «речь — языковая система / языковая форма — внеязыковое содержание», а деятельность говорящего — в обратном направлении: «внеязыковое содержание — языковая форма / языковая система — речь».

История нашей науки показывает, что у отдельных ее представителей на приоритетное положение выдвигается то один, то другой. Если излюбленным героем исследования у того или иного языковеда становится слушающий, он становится на семасиологическую точку зрения. Если же в этом положении для него оказывается говорящий, он начинает занимать ономасиологическую точку зрения. В результате в истории языкознания и сформировалось два направления — семасиологическое и ономасиологическое.

Основателями первого из указанных направлений в Европе стали александрийцы Дионисий Фракийский, Аполлоний Дискол и другие античные филологи, а основателями другого — модисты Петр Гелийский, Томас Эрфуртский и другие средневековые грамматисты. Первую революцию в семасиологическом направлении совершили в первой половине XIX века основатели компаративистики — Ф. Бопп, Я. Гримм и Р. Раск, а вторую — Ф. де Соссюр. В свою очередь, первую революцию в ономасиологическом направлении совершили во второй половине XVII века авторы грамматики Пор-Рояля — А. Арно и К. Лансло¹⁶. Автором же второй революции в ономасиологическом направлении в европейском языкознании стал Вильгельм фон Гумбольдт. Универсалистскому ономасиологизму авторов грамматики Пор-Рояля он придал идиоэтническую форму¹⁷.

В предпочтении говорящего перед слушающим В. Гумбольдт заходил иногда слишком далеко. Особенно ярко это выразилось в решении им вопроса о соотношении основных функций языка. Он выделял не только коммуникативную, но также когнитивную и прагматическую функции языка. На приоритетное же положение он выдвинул функцию когнитивную (познавательную).

Вот как В. Гумбольдт интерпретировал познавательную функцию языка: «Человеку удается лучше и надежнее овладевать своими мыслями, облечь их в новые формы, сделать незаметными те оковы, которые налагает на быстроту и единство чистой мысли в своем движении вперед беспрестанно разделяющий и вновь объединяющий язык»¹⁹.

Из познавательной функции языка немецкий ученый выводил две другие: «То, что язык делает необходимым в процессе образования мысли, беспрестанно повторяется во всей духовной жизни человека — общение посредством языка обеспечивает человеку уверенность в своих силах и побуждает к действию»²⁰.

При чем же здесь издержки с ономасиологизмом у В. Гумбольдта, о которых я только что сказал? А при том, что познавательная функция языка объяснялась им главным образом с точки зрения говорящего. Гипертрофия этой точки зрения вела ученого и к гипертрофии познавательной роли языка в мышлении. Особенно ярко это заявляет о себе в таких словах В. Гумбольдта: «Даже не касаясь потребностей общения людей друг с другом, можно утверждать, что язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции человека»²¹.

Абсурдность приведенного положения подтверждается маугли — людьми, еще в младенчестве оказавшимися в изоляции от людей. Не обладая человеческим языком, они все-таки в состоянии мыслить. Кроме того, если мы будем считать язык предпосылкой мышления у человека, то перечеркнем тем самым всю интеллектуальную эволюцию наших животных предков. А между тем такая эволюция и подняла их до такого уровня в развитии их мышления, что они оказались способны создать человеческий язык. Ставить язык перед мышлением здесь означает поместить телегу перед лошадью.

Если Ф. де Соссюр обладал разделяющим, анализирующим, дифференцирующим, альтернативистским стилем мышления, то В. Гумбольдт — объединяющим, синтезирующим, интегрирующим. В каждом из этих стилей есть свои достоинства и недостатки. Так, отрицательная сторона научного мышления В. Гумбольдта сказалась на отсутствии в его работах отчетливой границы между структурным аспектом ономасиологического подхода к изучению языка и его функциональным аспектом. Его ономасиологизм был чересчур интегрированным, чересчур синтетическим. Это подтверждается его учением о так называемом акте самостоятельного полагания, или синтетическом акте.

Что имел в виду В. Гумбольдт под «синтетическим актом»? Это понятие у него объединяет два других — акт словообразования и акт фразообразования (предложениеобразования). В его родовой широте нет никакого греха. Напротив, в учении о синтетическом акте В. Гумбольдт предвосхитил гипотезу словообразовательно-фразообразовательного изоморфизма, намеченную Яном Розвадовским и Милошем Докулилом. Суть этой гипотезы заключается в предположении о том, что основные периоды в деятельности говорящего, направленной на построение нового слова и нового предложения, совпадают, являются изоморфными. Слово синтезирует морфемы, а предложение — слова²².

Чрезмерная интегрированность понятия «синтетический акт» выразилась у В. Гумбольдта не в том, что оно объединяет словообразовательный и фразообразовательные акты, а в том, что в этом понятии отсутствует отчетливая граница между структурным и функциональным аспектами ономасиологического подхода к изучению языка.

В. Гумбольдт писал: «...такой акт можно назвать, вообще говоря, актом самостоятельного полагания через соединение (синтез). В языке он встречается на каждом шагу. Всего ярче и очевиднее он проявляется при построении предложения, затем при образовании производных слов с помощью флексий или аффиксов и, наконец, при любом сочетании понятия со звуком»²³. Мы видим здесь смешение дисциплинарной структуры грамматики с ее методологической структурой: первые два примера синтетического акта составляют основу дисциплинарной структуры грамматики, а последний — основу структурного аспекта ономасиологической грамматики как одной из частей ее методологической структуры.

В чрезмерно интегрированном виде у В. Гумбольдта представлена и дисциплинарная структура внутренней лингвистики. У него смешано два подхода к ее установлению — горизонтальный и вертикальный. В первом случае речь идет о делении всей науки о языке на фонетику и науку о значениях (семантику), а во втором — на фонетику, словообразование и грамматику, включающую морфологию и синтаксис.

Наибольшее внимание в области грамматики В. Гумбольдт уделял фразообразовательному «синтетическому акту» — тем операциям, которые говорящий совершает в процессе построения нового предложения. Вслед за авторами грамматики Пор-Рояля и, в особенности, за автором первой универсальной грамматики, созданной в Германии, Йоханном Майнером²⁴ центральную роль в этом процессе В. Гумбольдт отводил глагольному предикату. Он видел в нем организующий центр создаваемого предложения, взятого в момент установления в нем стемматических (или иерархических) отношений. Он указывал: «Все остальные слова в предложении подобны мертвому материалу, ждущему своего соединения, и лишь глагол является связующим звеном, содержащим в себе и распространяющим жизнь. В одном и том же синтетическом акте он посредством полагания бытия скрепляет воедино предикат с субъектом, при этом так, что бытие с каким-либо энергичным предикатом, переходящее в действие, прилагается к самому субъекту»²⁵. Подчеркивая уникальность глагола, заключающуюся в его предикативной функции, ученый писал: «Глагол отличается от других частей речи тем, что ему одному придан акт синтетического полагания в качестве грамматической (то есть предикативной. — В. Д.) функции»²⁶.

Много внимания в своих исследованиях В. Гумбольдт уделял не только стеммообразовательной фазе в построении предложения, в процессе которой устанавливаются иерархические отношения между членами создаваемого предложения, определяемые, по В. Гумбольдту, центральной ролью глагольного предиката, но также и линеарной фазе в его построении, когда в нем устанавливается тот или иной порядок слов.

В. Гумбольдт отмечал, что наиболее строгими правила словопорядка оказались в китайском языке, что объясняется неразвитостью в этом языке аффиксальной (флексийной) морфологии. Он писал: «Наиболее существенно здесь правильно установить понятие управления, а его строй китайского языка придерживается строго, за теми немногими исключениями, которые встречаются в любом языке и влекут за собою большие или меньшие отклонения от обычных правил порядка слов»²⁷.

Поскольку строгий словопорядок В. Гумбольдт квалифицировал как ведущую строевую черту изолирующих языков, немногие отклонения от него в китайском языке он расценивал под знаком минус. С его точки зрения, в этом случае китайский теряет чистоту своего изолирующего принципа. На самом деле благодаря таким отклонениям китайский язык все-таки получает возможность с помощью изменения порядка слов выражать актуальное членение предложения (ср. Кэжэнь лайла ‘Гости приехали’ с Лайла кэжень ‘Приехали гости’).

Итак, первая треть XIX века в истории европейского языкознания выдвинула грандиозную личность — Вильгельма фон Гумбольдта. Его лингвистическая концепция лежит у истоков современного языкознания. После авторов грамматики Пор-Рояля он совершил новую революцию в истории ономасиологического направления в истории европейского языкознания. Ее суть состояла не только в том, что ее автор сумел придать универсалистскому ономасиологизму А. Арно и К. Лансло идиоэтническую форму, но и в том, что он углубил представления о языке как динамической системе, которая постоянно порождает себя через деятельность ее носителей — слушающих и говорящих, оказывая воздействие на их культурное развитие. В. Гумбольдт писал: «Поистине в языке следует видеть не какой-то материал, который можно обозреть в его совокупности или передать часть за частью, а вечно порождающий себя организм, в котором законы порождения определены, но объем и в известной мере также способ порождения остаются произвольными»²⁸.

Работы В. Гумбольдта остаются неисчерпаемым источником лингвистической мудрости. Их методологическую доминанту составляет ономасиологизм — позиция, при которой за ведущую принимается точка зрения говорящего на исследуемые языковые явления. Исходя из этой точки зрения, немецкий ученый привнес в науку о языке деятельностно-речевой динамизм, позволяющий упорядочивать языковые явления не по субъективной прихоти исследователя, а в соответствии с их объективной представленностью в актах построения новых слов и предложений.