Добрый день! Я всегда считал, что "Надежду одевают, одежду надевают". И меня коробит, когда кто-то рядом говорит "одеть штаны, одень куртку, ложить, звОнит" и т.д. Недавно в детском садике появилась красочно оформленная памятка "Алгоритм одевания зимней одежды". Я исправил ошибку маркером, но через день надпись снова содержала "одевания". Тогда я написал в один из магазинов, продающих такие плакаты письмо. В: "Добрый день! Почему "Алгоритм Одевания одежды"? Надежду одевают, одежду надевают. Всегда было так. Или это новые правила русского языка?" На что получил ответ: " Добрый день. http://zapominalki.ru/intersno-odevat-nadevat/" На мое возражение: "Добрый день! Я Вам на это и указал. У Вас же плакаты гласят, что Одежду Одевают. Если уж смотреть по вариантам и допустить некоторые вольности в правилах, то нужно учесть пары антонимов Одеть-Раздеть и Надеть-Снять. Одежду можно раздеть? Ведь на Ваших плакатах написано Одевание одежды." Пришел новый ответ: "Алгоритм чего? Одевания, а не надевания. Надевание используется при вопросе Что?. Во всех крупнейших издательствах данный плакат пишется именно так. Сомневаться в профессионализме их корректоров не приходится. Поэтому изменения в данном эскизе делать не будем ." И ведь эти плакаты вешают в образовательных учреждениях! Слово "надевание" тоже есть. Что это? Новые правила, по которым и "кофе - оно моё"? То есть выходит, что Розенталь уже ничего не значит... Или все-таки неграмотность редакторов упомянутых крупнейших издательств? Надеюсь на Ваше понимание и заранее спасибо за ответ!

Здравствуйте! Прочитав статью "Пожарник и пожарный" в "Словаре трудностей" (http://www.gramota.ru/spravka/trudnosti/36_112), решил, что было бы уместно, дополнить её упоминанием о толковании разницы между этими двумя терминами, которое встречается в книге Владимира Алексеевича Гиляровского "Москва и москвичи". Позволю себе привести достаточно большой отрывок из главы "Пожарный": "— Пожарники едут! Пожарники едут! — кричит кучка ребятишек. В первый раз в жизни я услыхал это слово в конце первого года империалистической войны, когда население нашего дома, особенно надворных флигелей, увеличилось беженцами из Польши. Меня, старого москвича и, главное, старого пожарного, резануло это слово. Москва, любовавшаяся своим знаменитым пожарным обозом — сперва на красавцах лошадях, подобранных по мастям, а потом бесшумными автомобилями, сверкающими медными шлемами, — с гордостью говорила: — Пожарные! И вдруг: — Пожарники! Что-то мелкое, убогое, обидное. Передо мной встает какой-нибудь уездный городишко, где на весь город три дырявые пожарные бочки, полтора багра, ржавая машина с фонтанирующим рукавом на колесах, вязнущих по ступицу в невылазной грязи немощеных переулков, а сзади тащится за ним с десяток убогих инвалидов-пожарников. В Москве с давних пор это слово было ходовым, но имело совсем другое значение: так назывались особого рода нищие, являвшиеся в Москву на зимний сезон вместе со своими господами, владельцами богатых поместий. Помещики приезжали в столицу проживать свои доходы с имений, а их крепостные — добывать деньги, часть которых шла на оброк, в господские карманы. Делалось это под видом сбора на "погорелые места". Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня." Цитата приведена по изданию: В.А.Гиляровский, Москва и москвичи. - Минск: Народная асвета, 1981. С уважением, Евгений.