Словарь трудностей русского языка

Лет двадцать назад я случайно оказался у телефона, когда на нашу кафедру стилистики русского языка позвонил референт заместителя министра культуры СССР и попросил проконсультировать его начальника. Какой же вопрос задал мне замминистра? Он сказал: «У нас есть журнал “Советская эстрада и цирк”. Здесь говорят, что это неправильное название: получается, что цирк не советский». Я успокоил заместителя министра, сказал, что цирк тоже советский и что именно так, в единственном числе, принято употреблять определение в подобных контекстах. Я привёл хрестоматийный пример из И. С. Тургенева: «Дикий гусь и утка прилетели первыми», вспомнил, что в партийных документах всегда писали: «советская печать, радио и телевидение». Последний пример показался моему собеседнику особенно убедительным, и мы попрощались. Через несколько минут опять позвонил референт и возмущенно спросил: «Почему вы устанавливаете такую норму?»

Формулировка вопроса очень показательна. Она свидетельствует о непонимании объективного характера литературных норм. Люди, не имеющие специальной филологической подготовки, полагают, что нормы устанавливают языковеды — составители словарей и авторы академической грамматики или книг по культуре речи. В российском обществе такое заблуждение носит застарелый характер. Об этом писал выдающийся русский языковед А. М. Пешковский еще в 1923 г., противопоставляя «житейско-школьную» и объективную точку зрения на язык: житейско-школьный «суд», «пристрастнейший из всех судов на земле… убеждён, что для каждого случая… правила существуют, что всё, что он не доучил в школе, имеется в полных списках, хранящихся в недоступных для профана местах, у жрецов грамматической науки, и что последние только составлением этих списков “живота и смерти” и занимаются».

Приведу несколько примеров. Катало́г или ката́лог? Инжене́ры или инженера́? Согласно закону или согласно закона? Как правильно? Современные словари рекомендуют первые варианты. Почему? Кто это решает? Лингвисты? Может быть, всё-таки они диктуют язы ковые нормы? Нет, нормы литературного языка никто не придумывает, они не зависят от чьего-либо индивидуального вкуса.

Языковая норма — это то, как принято говорить и писать в данном обществе в данный период. Ни кто не может ввести в обиход какое-нибудь слово или, наоборот, что-то запретить в языке, изъять из него. Нормы складываются постепенно, сами по себе, в языковой практике людей, обладающих высокой речевой культурой: писателей, ученых, журналистов. Не по прихоти языко ведов мы должны говорить катало́г, инжене́ры, согласно закону. Дело в том, что другие варианты противоречат речевому обычаю, не со ответствуют традиционному употреблению этих слов интеллигентными людьми. А словари и грамматики лишь отражают то, что незави симо от лингвистов сложилось в литературном языке. Это очень хо рошо понимал А. С. Пушкин, который еще в 1833 г. писал: «Грамма тика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи».

Изданию любого словаря или справочника предшествует долгая и кропотливая работа. Учёные с помощью разнообразных методов изучают, как говорят и пишут многие образованные люди: в каких значениях они употребляют слова, как их произносят, склоняют или спрягают, какие они используют слова и конструкции в зависимости от условий речи (ведь то, что уместно, скажем, в разговоре с друзь ями — например, читалка, быстренько, у меня есть чем писать, будет звучать странно в научном докладе).

Получив таким образом представление об объективно сложившихся в литературной речи традициях, языковеды закрепляют их в словарях, справочниках, грамматиках в виде правил, рекомендаций и тем самым охраняют эти традиции, делают их обязательными для всех нас, говорящих на литературном языке, где бы мы ни жили. Такая фиксация объективно существующих литературных норм назы вается кодификацией (от латинского слова codex — «книга»).

Последовательное разграничение понятий нормы и кодификации впервые было проведено в трудах учёных Пражского лингвистичес кого кружка. В это объединение языковедов, существовавшее в Праге до Второй мировой войны, входили и выдающиеся российские ученые: С. О. Карцевский, Н. С. Трубецкой и P. O. Якобсон. С пражцами творчески были связаны П. Г. Богатырёв, Г. О. Винокур, Е. Д. По ливанов, Б. В. Томашевский, Ю. Н. Тынянов.

Ученые Пражского лингвистического кружка считали, что нормы присущи не только литературному языку, но и любому жаргону или говору. «То, что и здесь имеет место определённый нормирован ный, закономерный комплекс, — писал Б. Гавранек, — лучше всего выявляется в том, что отклонения от этого комплекса воспринима ются как нечто ненормальное, как отступление от нормы». Я помню, как в одной из деревень Архангельской области, где я был в диа лектологической экспедиции, женщины смеялись над своей подругой, отступившей от присущих их говору норм. Итак, свои нормы есть в любом языковом коллективе. Но кодифицируются только литературные нормы. Только они охраняются словарями и грамматиками. Когда мы говорим, что литературный язык — это язык нормированный, то мы как раз и имеем в виду кодификацию литературных норм. Кодификация обращена к носителям языка. Поэтому «Словарь русских народных говоров» (М., Л., СПб., 1965–2014) или «Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона» (М., 1992) нельзя считать кодификацией. Лингвистическое описание литератур ного языка, просторечия, диалекта или жаргона, адресованное узко му кругу специалистов, не ориентированное на носителей данного языка, просторечия, диалекта или жаргона и, следовательно, не оказывающее никакого воздействия на их речевую практику, не является кодификацией. Кодификация же влияет на речевую практику. Например, мне хочется употреблять форму шофера́ (им. пад. мн. ч.), но кодификация квалифицирует её как просторечную и рекомендует другой вариант — шофёры. И я сознательно, под воздействием ко дификации, отказываюсь от формы шофера́ и буду употреблять шофёры, шофёров и т. д. Здесь вступает в действие «фактор социального престижа — важный внеязыковой стимулятор и “регулировщик” нор мативных установлений и оценок». Я предпочитаю вариант шофёры, потому что тот круг людей, с которым я хотел бы ассоциироваться, всегда использовал именно этот вариант, он также традиционен для печати, радио и телевидения.

Терминологическое разграничение понятий нормы и кодификации необходимо для того, чтобы не скатываться к пониманию нормы как диктата лингвистов. Целесообразность такого разграничения можно показать на следующих примерах.

Нормы литературного языка складываются стихийно, кодификацию же делают люди, а они могут ошибиться. Так, словарьсправочник «Трудности словоупотребления и варианты норм русского литературного языка» под ред. К. С. Горбачевича рекомендует произносить начальный согласный в слове тембр мягко, даёт даже запре тительную помету: «не [тэ]мбр»9. Но это противоречит языковому опыту каждого из нас, а также данным других словарей. В «Орфоэпическом словаре русского языка» под ред. Р. И. Аванесова варианты произно шения слов божественный, мужественный, свойственный, торжественный и подобных с мягкими со гласными с и т в суффиксе -ств- квалифицируются как предпочтительные, а варианты с твёрдыми согласными — как допустимые, хотя первые, старомосковские, варианты были, как мне представляется, устаревшими уже в год выхода первого издания словаря. Факты подобного рода можно отнести к курьёзамкодификации, однако это не должно вызывать у нас скеп тического отношения вообще к словарям, которые всё-таки в подавляющем большинстве случаев дают нам добротный, проверенный материал. Не случайно в новом «Большом орфоэпическом словаре русского языка» произносительные варианты этих прилагательных с твёрдыми согласными с и т рекомендуются как предпочтительные, а варианты с мягкими согласными даются с пометой допуст. старш., т. е. рассматриваются как допустимые старшие варианты произношения.

Жизнь языка динамична. Его нормы хоть и медленно, но постоянно меняются (лексические нормы меняются быстрее, чем произносительные и грамматические). Иногда возникает такая ситуация, когда норма изменяется, а кодификация остаётся прежней, старой, т. е. кодификация отстаёт от нормы. Когда отмечалось восьмидесятилетие Дитмара Эльяшевича Розенталя, много лет возглавлявшего кафедру стилистики русского языка факультета журналистики Московского университета, юбиляра приветствовали дикторы радио. Они пели шуточные куплеты на мотив цыганского романса. В них были такие строки:

Ты подарил фольгу́ нам
И отменил раку́рс.

Что имели в виду дикторы? Вы это поймёте, если найдёте эти слова в словарях. Дело в том, что все словари до самого недавнего времени рекомендовали произносить фо́льга и раку́рс. Дитмар Эльяшевич разрешил дикторам произносить эти слова так, как их про износят все образованные люди, т. е. он изменил кодификацию, привёл её в соответствие с нормой. Но разве мы можем утверждать, что Дитмар Эльяшевич изменил норму? Нет, норма изменилась стихийно, по объективным причинам. Сознательно же была обновлена кодификация.