Словарь трудностей русского языка

Языковеды не спешат узаконивать какое-либо новшество. Они, наоборот, стараются, пока есть возможность, удержать, сохранить старую норму. Это объясняется самой сущностью, назначением кодификации как средства языковой политики.

Под языковой политикой понимается сознательное, целенаправленное воздействие общества, т. е. его специально предназначенных для этого институтов, на функционирование и развитие языка. Например, в сферу языковой политики в многоязычных странах входит решение вопроса о придании тому или иному языку статуса государ ственного, создание условий для развития культуры, образования на национальных языках разных народов, разработка алфавитов для бесписьменных языков, усовершенствование орфографии.

Одна из важнейших целей языковой политики — сохранение куль турного наследия нации, передача его от поколения к поколению. Достижению этой цели и призвана служить кодификация норм лите ратурного языка. «Если бы литературное наречие, — писал A. M. Пешковский, — изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшествовавшего поколения... Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения со здаётся всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консерватизм литературного наречия, объединяя века и поколения, создаёт возможность единой мощной многовековой на циональной литературы».

В поэме В. В. Маяковского «Облако в штанах» рифмуются слова паркете и Гете ([г’э́т’и]):

Что мне до Фауста,
феерией ракет
скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю —
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!

Этот стих спаян звуковой перекличкой паркете — в сапоге — у Гете ([г’э́т’и]). Иногда школьные учителя, сталкиваясь с подобными случаями, объясняют их как искажение слова поэтом в угоду рифме. Это, конечно, не так. В. В. Маяковский был профессиональным поэтом, и ему не нужно было уродовать наш язык, чтобы какое-нибудь слово укладывалось в размер, рифмовалось. Рифма парке те — Гете свидетельствует о том, что в начале XX века ещё был возмо жен русифицированный вариант произношения фамилии немец кого поэта. М. В. Панов в своей «Фонетике» цитирует строки из «Евгения Онегина»:

Он с лирой странствовал на свете...
Под небом Шиллера и Гете... —

и объясняет, что в пушкинскую эпоху еще не было особой произносительной подсистемы заимствованных («инокультурных») слов, которая есть в современном русском языке (ведь многие заимствован ные слова мы произносим совсем не так, как исконные). «Фамилия немецкого поэта Гёте могла произноситься или с точным соблюде нием немецкой фонетики... (иноязычные вставки в русскую речь были общеприняты), или в совершенно русифицированном виде... Рифма Пушкина требует этого второго произнесения, и тогда она точная...».

Но как же сегодня произносить эти стихи Пушкина и Маяковского? Как бы мы их ни читали — соблюдая современную норму или старую, будет плохо. Эти стихи разрушены. Разрушены из-за того, что изменилась норма.

«Словарь ударений для работников радио и телевидения» с пятого издания рекомендует «орфографическое» произношение слова дождь — [дошт’], тогда как ранее в эфире господствовал старо-московский вариант — [дош–’] — и эту норму можно было ещё сохранять. Очень скоро мы забудем, что такое произношение было возможно, оно нам будет казаться таким же странным, как [г’э́т’и]. И еще какие-то стихи окажутся разрушенными. Например, будет раз рушена точная рифма в стихах А. А. Ахматовой «Смерть поэта» (о Б. Л. Пастернаке):

Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.

«Так тяжело может отразиться на судьбе поэтических текстов из менение произносительных норм. Они умирают, если изменений становится много (представьте стихотворение, в котором оказалось раз рушенным большинство рифм!).

Архитектурный памятник тоже разрушает время; его реставрируют... При резком изменении произносительных норм реставрация поэтического текста невозможна. (Речь идёт о его реставрации для живого восприятия, а не для учёных целей.) Это — более жестокое воздействие времени, это — непоправимая порча. Вот почему задача разумного орфоэпического воздействия на язык — не торопиться принять, узаконить, рекомендовать произносительное новшество». Этот вывод М. В. Панова, касающийся кодификации произношения, можно распространить на кодификацию всех литературных норм: в языковой политике вообще прогрессивен традиционализм. Итак, кодификация делает литературный язык стабильным, по могает ему как можно дольше оставаться самим собой, объединять говоривших и говорящих на нём людей во времени. «Совершенство литературного языка — в единстве норм речи отцов и детей, праде дов и правнуков». Отсюда вытекает основная трудность кодификации — поиски золотой середины: сохранение культурно-языковых традиций должно разумно сочетаться с принятием тех новшеств, ко торые стали устойчивыми и широко распространёнными в речи образованных лю дей нашего времени.

В современном эфире господствуют так называемые допустимые варианты произношения и ударения. По шкале нормативности, предложенной в «Орфоэпическом словаре русского языка» под редакцией Рубена Ивановича Аванесова, допустимый вариант — это «менее желательный вариант нормы» по сравнению с основным, образцовым. Различие между образцовым и допустимым вариантами можно показать на следующем примере. В одной из программ «Апокриф» (телеканал «Культура») участвовала Светлана Моргунова — в прошлом диктор Центрального телевидения, профессионал высочайшего класса. Когда один из участников передачи произнёс: «Мы созда́ли…», Моргунова его немедленно поправила: «Со́здали!». Реакция опытного диктора очень показательна: вариант со́здали — образцовый, элитарный, а созда́ли — допустимый. С помощью словарной пометы «допустимо» языковеды идут навстречу носителям языка, они будто говорят им: «Ну ладно, произносите, раз вам так этого хочется». Действительно, допустимые варианты почти не компрометируют говорящих. Легко объяснить языковые закономерности, обусловливающие высокую частотность этих вариантов.

Современный русский язык унаследовал из древнерусского языка ударение на окончании в существительных, сочетающихся с числи тельными два, три, четыре, оба: два часа́, два шага́, два ряда́, две стороны́. Это реликтовые формы именительного падежа двойственного числа, воспринимаемые современ ным языковым сознанием как формы родительного падежа единственного числа.
Сейчас варианты с ударением на окончании, как в при веденных примерах, постепенно вытесняются вариантами с ударением на корне. В наибольшей степени это касается словосочетания обе стороны, часто звучащего в информационных программах, но, как правило, произносимого журналистами по-новому — с ударением на корне. Мне кажется, что в данном случае ещё можно удержать старую норму. Зачем убивать нормы, связывающие нас с культурным на следием России? Нужно отдавать себе отчёт в том, что, например, «Слово о полку Игореве» как художественный текст для нас в значи тельной степени потеряно: даже самый лучший его перевод, такой как перевод Н. А. Заболоцкого, — это уже произведение Н. А. Заболоцкого. Только люди, безразличные к судьбам русской культуры, могут спокойно относиться к тому, что языковые нормы слишком быстро меняются.