Читальный зал
Журналы
Наука и жизнь
Русский язык в школе
Русский язык за рубежом
Русская речь
Мир русского слова
Журнал «Грамоты.ру»
Исследования и монографии
Конкурсные публикации
![]() |
![]() |
25.01.2016
Л. П. Крысин
Предисловие «Грамоты.ру»
Леонид Петрович Крысин (род. 1935) – известный российский лингвист, доктор филологических наук, профессор, заведующий отделом современного русского языка Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН.
Окончил в 1958 году филологический факультет МГУ, в 1965 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Вопросы исторического изучения иноязычных заимствований» (научный руководитель – академик В. В. Виноградов; диссертация опубликована в виде книги: «Иноязычные слова в современном русском языке», 1968), в 1980 г. – докторскую диссертацию на тему «Социолингвистическое исследование вариантов современного русского литературного языка»). С 1983 по 1991 гг. – старший, затем ведущий научный сотрудник Института языкознания АН СССР, с 1991 по настоящее время – главный научный сотрудник Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, с 1997 г. – зав. отделом современного русского языка и заместитель директора ИРЯ РАН.
Научные интересы Леонида Петровича: лексикология, семантика, стилистика, лексикография, социолингвистика. Его перу принадлежит более 250 работ, он автор «Толкового словаря иноязычных слов», в котором содержится свыше 25 000 слов и сочетаний, вошедших в русский язык главным образом в XVIII – начале XXI века.
***
Предлагаем вашему вниманию статью Л. П. Крысина «Этапы освоения иноязычного слова», опубликованную в журнале «Русский язык в школе» (№ 2, 1991). Какие этапы проходит иноязычное слово, прежде чем стать своим, окончательно закрепиться в русском языке? Об этом – в интереснейшей статье Леонида Петровича Крысина.
В школьной программе и учебниках русского языка не предусмотрены специальные уроки, на которых шла бы речь об иноязычном влиянии на наш словарь. Между тем вопрос о заимствованных словах не так прост. Учащийся сталкивается с незнакомыми ему иноязычными терминами в газетах, телепередачах, в речи взрослых: что такое консенсус? что значит ратифицировать договор или денонсировать его? как понимать слова бартер, ноу хау, пресс-релиз и многие другие, появившиеся совсем недавно?1 И как относиться ко всем этим новшествам — как к неизбежному злу, как к естественному результату взаимодействия языков или же все это — мусор, от которого необходимо очищать русскую речь?
Чаще всего в печати, в выступлениях писателей и педагогов звучат призывы именно к очищению языка от иностранных слов. В заимствовании многим видится умаление собственных, внутренних ресурсов языка, а иногда иноязычное слово воспринимается как символ чуждого идеологического влияния.
Спору нет: излишнее засорение речи иноязычными словами портит ее, делает непонятной, «тарабарской», и человек, не равнодушный к качествам родного языка, конечно, не станет без нужды употреблять иноземные лексические элементы. Именно — без нужды. А когда нужда есть? Как обойтись без «чужих» слов во фразах: Я слушаю радио; Включи телевизор; Пойдем в кино; Ехали в такси; Мой брат — геолог?
Надо ли непременно всегда подыскивать исконно русское слово вместо иностранного и говорить, например, мокроступы вместо калоши, топталище вместо тротуар, ячество вместо эгоизм — как в свое время предлагали такие видные деятели русской культуры, как А. С. Шишков и В. И. Даль?
Ответ на эти вопросы очевиден: не надо иноязычными словами злоупотреблять, но вряд ли можно отказаться от них совсем.
Когда об иноязычных словах говорят только тоном приговора — либо обвинительного, либо оправдательного, то упускают из виду критерии объективной оценки процесса иноязычного заимствования. А такие критерии нельзя найти без внимательного и непредвзятого исследования этого процесса: лишь изучив все его стороны и особенности, мы можем придать нашим оценкам (того или иного иностранного слова или же процесса заимствования в целом) необходимую доказательную силу и убедительность.
Исследование контактов между языками неизбежно приводит нас к заключению, что заимствование слов — естественный и необходимый результат подобных контактов. Это один из каналов пополнения лексики новыми словами (наряду с созданием их на основе внутренних словообразовательных — корневых и аффиксальных — ресурсов языка и посредством семантических изменений).
Как же проникает иностранное слово в язык? Как укрепляется в нем? Что способствует или, напротив, препятствует его вхождению в речевой o6орот? Ответы на эти и подобные вопросы давно интересуют лингвистов и составили не один том специальных исследований. В данной статье мы рассмотрим лишь то, какие этапы проходит иноязычный элемент на пути его укоренения в языке.
1. Начальный этап — употребление иноязычного слова в тексте в его исконной орфографической (а в устной речи — фонетической) и грамматической форме, без транслитерации и транскрипции, в качестве своеобразного вкрапления. Например, в произведениях А. С. Пушкина мы встречаем такие случаи вкраплений:
Пред ним roast-beef окровавленный
И трюфли2, роскошь юных лет.
(«Евгений Онегин»);
[Онегину]
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова...
(там же);
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков à jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур...
(«Граф Нулин»).
Roast-beef и beef-steaks — это прототипы нынешних слов ростбиф и бифштекс, а чулки (кстати, во времена Пушкина можно было говорит и писать «чулков», а современная норма рекомендует только форму чулок) à jour давно превратились в чулки ажурные. Ср. также:
Никто не плакал; слезы были бы — une affectation. Графиня так была стара, что смерть ее никого не могла поразить... («Пиковая дама»).
Здесь une affectation — «неестественность, притворство»; ср. современное аффектация, которое в словарях определяется как «неестественная, обычно показная возбужденность в поведении, в речи» («Словарь русского языка» С. И. Ожегова).
Вставляя в текст незнакомое русскому читателю слово, да еще в иноязычном обличье, автор может сопроводить такое слово пояснением, касающимся его смысла и употребления. Например:
Никто б не мог ее прекрасной
Назвать, но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar (He могу...
Люблю я очень это слово,
Но не могу перевести;
Оно у нас покамест ново
И вряд ли быть ему в чести...)
(«Евгений Онегин»).
Прогноз Пушкина («...вряд ли быть ему в чести») не оправдался: это слово вошло в русский язык в виде прилагательного вульгарный
Разумеется, далеко не всякое иноязычное слово, употребленное в качестве вкрапления в текст (даже если этот текст принадлежит большому мастеру), с течением времени осваивается языком. Многие писатели, общественные деятели, дипломаты, ученые прошлого, хорошо зная европейские языки — французский, английский, немецкий, итальянский (плюс к этому латынь и древнегреческий, основательно изучавшиеся в гимназиях и лицеях), свободно обращались к иноязычному лексическому материалу. Перелистайте, например, страницы сочинений А. И. Герцена и И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, исторических трудов В. О. Ключевского и воспоминаний знаменитого юриста А. Ф. Кони — вы сразу же обратите внимание на отдельные слова и целые выражения, взятые из других языков. Например, у Герцена в «Письмах об изучении природы»: divide et impera (лат.: разделяй и властвуй), contradictio in adjecto (лат.: противоречие в определении, внутреннее противоречие), c'est le mot de l'énigme всей философии (франц.: это слово — разгадка всей философии), esprit de conduite (франц.: линия поведения) и т. п.; у Тургенева в «Отцах и детях»: европейское "shake hands" (англ.: рукопожатие), библиотека renaissance (франц.: в стиле эпохи Возрождения), bien public (франц.: общественное благо), живопись al fresco (итал.: настенная), suum cuique (лат.: каждому — свое).
Конечно, это не всегда означает, что авторы не могли найти подходящих слов в родном языке, что иноязычное слово точнее передавало определенный смысл3, — скорее, это свидетельствовало о хорошем знакомстве пишущего с иным языком и иной культурой, об отсутствии своеобразного порога, превращающего иную культуру и иной язык в чужие и даже чуждые. В диалогах же и вообще в речи персонажей иноязычные вкрапления служат характеристикой изображаемого лица, его языковых привычек, уровня культуры и т. п.
2. Второй этап освоения иноязычного слова — приспособление его к системе заимствующего языка: транслитерация или транскрипция (roast-beef превращается в ростбиф, affectation — в аффектацию и т. д.), отнесение к определенной части речи, с соответствующим морфологическим и (иногда) словообразовательным оформлением: ростбиф, бифштекс — существительные мужского рода, аффектация — существительное женского рода (причем употребляющееся преимущественно в ед. числе); à jour, vulgar оформились как прилагательные ажур-н-ый, вульгар-н-ый, с использованием суффикса прилагательных -н-, и т. п. Даже когда слово не вполне освоено грамматической системой языка (например, существительное не склоняется, а прилагательное еще и не изменяется по родам: депо, шимпанзе; хаки, плиссе), при своем употреблении в составе предложения оно подчиняется синтаксическим нормам заимствующего языка: Построили новое депо (т. е. слово депо — среднего рода, ведущее себя как неодушевленное существительное; ср.: Начали новое дело), взрослый шимпанзе, Поймали еще одного шимпанзе (т. е. слово шимпанзе — мужского рода, ведущее себя синтаксически по типу одушевленных существительных; ср.: Поймали взрослого медведя), рубашка хаки, юбка плиссе (иноязычные слова употребляются в качестве несогласованных определений к существительным; ср.: белая рубашка, короткая юбка).
Теряя внешние признаки иноязычности (и, с другой стороны, приобретая новые для себя свойства, «навязываемые» системой воспринимающего языка), слово начинает употребляться не как вкрапление, а как более или менее органичный элемент русского текста. Однако факты говорят о том, что написать иноязычное слово русскими буквами и начать изменять его по образцу исконных слов — необходимое, но недостаточное условие вхождения иноязычного элемента в русский язык, освоения его говорящими. Слово может так и остаться индивидуальным, авторским нововведением и не перейти в общее употребление. Ср. у Герцена:
Яков Бём... имел мужество принимать консеквенции [т. е. выводы, следствия — от лат. consequens, consequentis], страшные для боязливой совести того века. («Письма об изучении природы»).
Иногда же слово хоть и осваивается, но не в том или не совсем в том значении, в каком оно употреблялось в начале своего появления в языке. Таково, например, слово пальто. Сейчас оно обозначает верхнюю одежду; одежду «для улицы» (ср. словосочетания осеннее пальто, зимнее пальто), а в середине XIX в. оно употреблялось в значении «сюртук», что ближе к французскому оригиналу (paletot); ср.:
[Галахов] приехал на званый вечер; все были во фраках... Галахова не звали или он забыл, но он явился в пальто; посидел, взял свечу, закурил сигару, говорил, никак не замечая ни гостей, ни костюмов. (Герцен).
Из контекста ясно, что Галахов явился, конечно же, не в той «уличной» одежде, которая сейчас обозначается словом пальто, а одетым не так, как этого требовал светский этикет: не во фраке.
Будучи вполне освоенным фонетической и грамматической системами языка, имея определенное значение, иноязычное слово, тем не менее, может восприниматься говорящими как чужое или, во всяком случае, не вполне привычное для русского языкового сознания. Об этом свидетельствуют, в частности, разного рода сигналы, сопровождающие употребление иноязычного слова в тексте: кавычки, оговорки и комментарии типа как сейчас принято выражаться, говоря профессиональным языком и т. п. (В устной речи такое слово нередко выделяется еще и интонационно.) Ср.:
Послезавтра в дворянском собрании большой бал. Советую съездить: здесь не без красавиц. Ну, и всю нашу интеллигенцию вы увидите. Мой знакомый, как человек, некогда обучавшийся в университете, любил употреблять выражения ученые. (Тургенев)4; Поехали за фельдшером, чтобы он шел как можно скорее подать какую-нибудь помошь или, как нынче красиво говорят, констатировать смерть. (Лесков).
А вот как эмоционально комментирует слово эвакуация и обозначаемое им действие А. Н. Толстой:
— Эвакуация! Эвакуация!.. — донесся до Семена Ивановича дикий ропот голосов с перекрестка...
Выдумали же люди такое отвратительное слово — «эвакуация»: Скажи — отъезд, переселение или временная, всеобщая перемена жительства, — никто бы не стал, вылупив луковицами глаза, ухватив узлы и чемоданы, скакать без памяти на подводах и извозчиках в одесский порт, как будто сзади за ним гонятся львы.
«Эвакуация» в переводе на русский язык значит — «спасайся, кто может». Но если вы — я говорю для примера — остановитесь на людном перекрестке и закричите во все горло: спасайся, кто может! — вас же и побьют в худшем случае.
А вот — не шепните даже, прошевелите одними губами магическое ибикусово слово: «эвакуация», — ай, ай, ай!.. Почтенный прохожий уже побелел и дико озирается, другой врос столбом, будто нос к носу столкнулся с привидением. Третий ухватил четвертого:
— Что такое? Бежать? Опять?
— Отстаньте. Ничего не знаю.
— Куда же теперь? В море?
И пошло магнитными волнами проклятое слово по городу. Эва-ку-ация — в трех этих слогах больше вложено переживаний, чем в любой из трагедий Шекспира... («Похождения Невзорова, или Ибикус»).
3. Когда носители языка перестают ощущать непривычность иноязычного слова, оно теряет сопроводительные сигналы и комментарии и начинает употребляться «на равных» с другими словарными единицами родного языка. Однако в этом употреблении могут сохраняться жанрово-стилистические, ситуативные и социальные особенности: слово, например, оказывается более употребительным в одних стилистических условиях и почти не встречается в других, тяготеет к определенным типам коммуникативных ситуаций, характеризует речевую практику лишь некоторых социальных групп и т. д.
Так, например, термины аутентичный, денонсировать, ратификация и под. обычны для дипломатических документов и сравнительно редко встречаются в иных контекстах. Оборот пролонгировать договор (на рукопись, книгу и т. д.) (от франц. prolonger «продолжать, удлинять») работник издательства может употребить в служебном разговоре, но при общении с людьми, не принадлежащими к данному профессиональному кругу, он заменит это специальное выражение более понятным продлить договор. Сравнительно недавно заимствованное русским языком из английского уик-энд («конец недели; отдых в конце недели») распространено преимущественно в речи гуманитарной интеллигенции (это не означает, что оно неизвестно представителям других социальных слоев и групп, но там оно используется менее активно).
Интересно, что те или иные узуально-стилистические или социальные ограничения в употреблении иноязычного слова отражаются на характере и степени его освоения в воспринимающем языке. Так, имеющие узкую сферу употребления книжные или специальные слова и термины сохраняют иноязычные черты в течение более длительного времени, чем слова неспециальные, употребляющиеся более широко и часто. Это касается прежде всего фонетических особенностей слов и их словообразовательной активности. Ср., с одной стороны, слова типа болеро, консоме, несесер, которые произносятся с сохранением [о] неударного: [6о]леро, [ко]нсоме, с твердым согласным перед <е>: консо[мэ], [нэсэсэр] и не имеют словообразовательных производных, и, с другой, слова типа боксер, депо, секрет, произношение которых согласуется с произношением русских слов: [ба]ксёр, [д'иэ]по, [с'иэкр'ет] — и которые имеют словообразовательные дериваты: боксерский, деповский, секретный, секретик, секретничать.
4. Адаптация иноязычного слова в русском языке может проходить еще один этап — утраты жанрово-стилистических, ситуативных и социальных особенностей. Это происходит далеко не всегда: многие иноязычные элементы являются специальными терминами и в качестве таковых сохраняют достаточно узкую сферу употребления; кроме того, слова, взятые из других языков, могут оставаться приметами словоупотребления определенной социальной среды: ср. многочисленные англицизмы в современном студенческом жаргоне — типа френд(друг), герла (девушка), шузы (ботинки, обувь вообще) и т. п.
И все же преодоление ситуативно-стилистических и социальных ограничений является одной из характерных тенденций в процессе освоения иноязычных заимствований. «...Слово, уже акклиматизировавшееся в одной социальной среде, переходит в более широкий круг, причем обычно теряет или видоизменяет свой специальный характер, а нередко, кроме того, под влиянием событий, еще окрашивается и эмоционально», — писал в 1923 г. известный русский языковед С. О. Карцевский5.
На этапе выхода иноязычного слова за рамки специальной сферы или какой-либо социальной среды окончательно формируется его семантика. Разумеется, и на предшествующих этапах оно употребляется, как правило, в достаточно определенном смысле, однако еще возможны последовательные во времени смещения в значении (как в приведенном выше слове пальто), колебания и варианты в его осмыслении (так было, например, в начале употребления англицизма бульдозер: этим словом называли то нож, которым эта машина ровняет землю, то саму машину с таким ножом) и т. п.
Стабилизация значения — один из факторов, определяющих судьбу заимствования в языке. Важный компонент этого процесса — семантическая дифференциация исконных и заимствованных слов, близких по смыслу и употреблению. Ср., например, различия в значениях слов шофер и водитель, тотальный и всеобщий, импортный и заграничный и др. Эти различия наиболее наглядно проявляются в сочетаемости каждого из слов с другими лексическими единицами: шофер, водитель автомобиля, автобуса, такси, но только водитель троллейбуса (не *шофер троллейбуса); тотальная война, но, по-видимому, не всеобщая война; всеобщее избирательное право, но не *тотальное избирательное право, хотя равно возможны тотальная мобилизация и всеобщая мобилизация 6; импортный костюм, заграничный паспорт, но не *импортный паспорт.
Стабилизация семантики происходит как в словах, ситуативно-стилистически или социально ограниченных по своему употреблению, так и в общеупотребительных. При снятии ограничений, при переходе слова в общий речевой обиход могут происходить семантические изменения, обусловленные расширением его связей с другими словами. Это можно видеть на примере специальных терминов, выходящих за пределы чисто профессионального употребления. Ср., например, такие метафорические по своей природе обороты, как идейный вакуум, инфляция слов, орбита славы, вирус равнодушия и т. п., употребительные в языке современной публицистики7.
Если термин используется в составе метафорических словосочетаний достаточно регулярно, то у него может появиться переносное значение, фиксируемое словарями. Так произошло, например, с термином орбита (от лат. orbita «колея, дорога»). В современных толковых словарях у этого слова помимо специального значения отмечается и переносное: «сфера действия, деятельности» (см., например, «Словарь русского языка» С. И. Ожегова: 21-е изд.— М., 1989).
5. Регистрация иноязычного слова в толковом словаре — завершающий уэтап его освоения: ведь подавляющее большинство словарей являются нормативными, их словник состоит из наиболее регулярно употребляющихся, укоренившихся в языке лексических средств. Поэтому факт фиксации слова в толковом словаре сам по себе знаменателен: он указывает на то, что слово признаётся принадлежащим лексико-семантической системе данного языка.
К описанию иноязычного слова в толковом, а также в других типах словарей предъявляются определенные требования. Это диктуется тем, что иноязычные слова нередко вызывают известные трудности у носителей языка: как слово пишется и произносится? какие грамматические формы имеет? что в точности значит? откуда оно к нам пришло? Для того чтобы дать ответы на все подобные вопросы, необходимо осуществить комплексное лексикографическое описание иноязычного слова. Однако это уже другая тема, заслуживающая самостоятельного обсуждения8.
1 Недаром уже двумя изданиями (1983 и 1988 гг.) вышел специально адресованный учащимся «Школьный словарь иностранных слов», в котором собраны наиболее употребительные и часто встречающиеся (в речи, в печати) иноязычные слова.
2 Это слово употреблено А. С. Пушкиным по норме XIX в.; в современном литературном языке е в финальной части слова при его изменении по падежам и числам сохраняется: трюфель — трюфеля, трюфели (и трюфеля), трюфелей и т. д. (см.: Орфоэпический словарь русского языка. — М., 1983 и последующие издания).
3 Хотя и такие случаи встречаются: например, И. А. Гончаров, оценивая картину Гвидо Рени «Христос», писал: «В Христе Гвидо Рени является одна черта во взоре, обращенном к небу, — это сила страдания и того, для чего нет русского слова, résignation» (франц. résignation — «смирение, покорность судьбе»).
4 Слово интеллигенция в прошлом веке вообще довольно часто служило объектом иронических или критических высказываний. Но, споря о слове, нередко имели в виду само понятие. Например, сто с лишним лет назад «Пермские епархиальные ведомости» напечатали такую резолюцию: «Объявить через «Епархиальные ведомости», чтобы пермское духовенство в официальных бумагах не употребляло слов: интеллигент, интеллигентный... Эти слова характеризуют людей, живущих одним только разумом, но не заботящихся иметь Бога в разуме. А такие люди не могут быть истинными членами православной церкви» (Цит. по кн.: Боровой Л. Путь слова. — М., 1963 — С. 316—317).
5 Карцевский С. О. Язык, война и революция. — Берлин, 1923. — С. 14.
6 Впрочем, здесь есть некое тонкое различие: по отношению к нашей действительности мы говорим всеобщая мобилизация (но никак не тотальная!), по отношению к другим странам — и всеобщая, и тотальная.
7 Примеры взяты из книги: Русский язык и советское общество. Лексика. — М., 1968. — С. 177. Кстати говоря, расширение сферы употребления специального термина и особенно использование его публицистами нередко делает этот термин «модным»: это произошло, например, на наших глазах с дипломатическим термином консенсус, который начинает применяться не только к ситуациям парламентской борьбы, но и к разного рода бытовым компромиссам и соглашениям (юмористы уже призывают к консенсусу между покупателем и продавцом, жильцами дома и жэком и т. д.).
8 Некоторые принципы лексикографического представления заимствованной лексики обсуждаются в моей статье «Лексикографическое описание иноязычного слова», вместе с образцами словарных статей помещенной в сборнике «Анализ текста. Лексика и лексикография» (М., 1989. — С. 87—96).
Текущий рейтинг: