Этапы освоения иноязычного слова

25.01.2016

Л. П. Крысин

Предисловие «Грамоты.ру»

Леонид Петрович Крысин (род. 1935) – известный российский лингвист, доктор филологических наук, профессор, заведующий отделом современного русского языка Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН.

Окончил в 1958 году филологический факультет МГУ, в 1965 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Вопросы исторического изучения иноязычных заимствований» (научный руководитель – академик В. В. Виноградов; диссертация опубликована в виде книги: «Иноязычные слова в современном русском языке», 1968), в 1980 г. – докторскую диссертацию на тему «Социолингвистическое исследование вариантов современного русского литературного языка»). С 1983 по 1991 гг. – старший, затем ведущий научный сотрудник Института языкознания АН СССР, с 1991 по настоящее время – главный научный сотрудник Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, с 1997 г. – зав. отделом современного русского языка и заместитель директора ИРЯ РАН.

Научные интересы Леонида Петровича: лексикология, семантика, стилистика, лексикография, социолингвистика. Его перу принадлежит более 250 работ, он автор «Толкового словаря иноязычных слов», в котором содержится свыше 25 000 слов и сочетаний, вошедших в русский язык главным образом в XVIII – начале XXI века.

***

Предлагаем вашему вниманию статью Л. П. Крысина «Этапы освоения иноязычного слова», опубликованную в журнале «Русский язык в школе» (№ 2, 1991). Какие этапы прохо­дит иноязычное слово, прежде чем стать своим, окончательно закрепиться в русском языке? Об этом – в интереснейшей статье Леонида Петровича Крысина.

---

В школьной программе и учебниках русского языка не предусмотрены специаль­ные уроки, на которых шла бы речь об иноязычном влиянии на наш словарь. Между тем вопрос о заимствованных сло­вах не так прост. Учащийся сталкива­ется с незнакомыми ему иноязычными терминами в газетах, телепередачах, в речи взрослых: что такое консенсус? что значит ратифицировать договор или денонсировать его? как понимать слова бартер, ноу хау, пресс-релиз и многие другие, появившиеся совсем недавно?1 И как относиться ко всем этим новшествам — как к неизбежному злу, как к естественному результату взаи­модействия языков или же все это — мусор, от которого необходимо очищать русскую речь?

Чаще всего в печати, в выступлениях писателей и педагогов звучат призывы имен­но к очищению языка от иностранных слов. В заимствовании многим видится умаление собственных, внутренних ресурсов языка, а иногда иноязычное слово воспринимается как символ чуждого идеоло­гического влияния.

Спору нет: излишнее засорение речи иноязычными словами портит ее, делает непонятной, «тарабарской», и человек, не равнодушный к качествам родного языка, конечно, не станет без нужды употреблять иноземные лексические элементы. Именно — без нужды. А когда нужда есть? Как обойтись без «чужих» слов во фразах: Я слушаю радио; Включи телевизор; Пойдем в кино; Ехали в такси; Мой брат — геолог?

Надо ли непременно всегда подыскивать исконно русское слово вместо иностранного и говорить, например, мокроступы вместо калоши, топталище вместо тротуар, ячество вместо эгоизм — как в свое время предлагали такие видные деятели русской культуры, как А. С. Шишков и В. И. Даль?

Ответ на эти вопросы очевиден: не надо иноязычными словами злоупотреблять, но вряд ли можно отказаться от них совсем.

Когда об иноязычных словах говорят толь­ко тоном приговора — либо обвинительного, либо оправдательного, то упускают из виду критерии объективной оценки процесса иноязычного заимствования. А такие крите­рии нельзя найти без внимательного и непредвзятого исследования этого про­цесса: лишь изучив все его стороны и осо­бенности, мы можем придать нашим оцен­кам (того или иного иностранного слова или же процесса заимствования в целом) необходимую доказательную силу и убеди­тельность.

Исследование контактов между языками неизбежно приводит нас к заключению, что заимствование слов — естественный и необ­ходимый результат подобных контактов. Это один из каналов пополнения лексики новыми словами (наряду с созданием их на основе внутренних словообразовательных — корне­вых и аффиксальных — ресурсов языка и посредством семантических изменений).

Как же проникает иностранное слово в язык? Как укрепляется в нем? Что спо­собствует или, напротив, препятствует его вхождению в речевой o6орот? Ответы на эти и подобные вопросы давно интересуют лингвистов и составили не один том спе­циальных исследований. В данной статье мы рассмотрим лишь то, какие этапы прохо­дит иноязычный элемент на пути его укоренения в языке.

1. Начальный этап — употребление ино­язычного слова в тексте в его исконной орфографической (а в устной речи — фоне­тической) и грамматической форме, без транслитерации и транскрипции, в качестве своеобразного вкрапления. Например, в произведениях А. С. Пушкина мы встречаем такие случаи вкраплений:

Пред ним roast-beef окровавленный
И трюфли2, роскошь юных лет.
(«Евгений Онегин»);

[Онегину]
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова...
(там же);

В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков à jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур...
(«Граф Нулин»).

Roast-beef и beef-steaks — это прототипы нынешних слов ростбиф и бифштекс, а чулки (кстати, во времена Пушкина можно было говорит и писать «чулков», а совре­менная норма рекомендует только форму чулок) à jour давно превратились в чулки ажурные. Ср. также:

Никто не плакал; слезы были бы — une affectation. Графиня так была стара, что смерть ее никого не могла поразить... («Пиковая дама»).

Здесь une affectation — «неестествен­ность, притворство»; ср. современное аффек­тация, которое в словарях определяется как «неестественная, обычно показная воз­бужденность в поведении, в речи» («Сло­варь русского языка» С. И. Ожегова).

Вставляя в текст незнакомое русскому читателю слово, да еще в иноязычном обличье, автор может сопроводить такое слово пояснением, касающимся его смысла и употребления. Например:

Никто б не мог ее прекрасной
Назвать, но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar (He могу...
Люблю я очень это слово,
Но не могу перевести;
Оно у нас покамест ново
И вряд ли быть ему в чести...)
(«Евгений Онегин»).

Прогноз Пушкина («...вряд ли быть ему в чести») не оправдался: это слово вошло в русский язык в виде прилагатель­ного вульгарный

Разумеется, далеко не всякое иноязыч­ное слово, употребленное в качестве вкра­пления в текст (даже если этот текст принадлежит большому мастеру), с тече­нием времени осваивается языком. Многие писатели, общественные деятели, дипло­маты, ученые прошлого, хорошо зная евро­пейские языки — французский, английский, немецкий, итальянский (плюс к этому латынь и древнегреческий, основательно изучавшиеся в гимназиях и лицеях), свободно обращались к иноязычному лек­сическому материалу. Перелистайте, напри­мер, страницы сочинений А. И. Герцена и И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, исторических трудов В. О. Ключевского и воспоминаний знаме­нитого юриста А. Ф. Кони — вы сразу же обратите внимание на отдельные слова и целые выражения, взятые из других языков. Например, у Герцена в «Письмах об изуче­нии природы»: divide et impera (лат.: разделяй и властвуй), contradictio in adjecto (лат.: противоречие в определении, внутреннее противоречие), c'est le mot de l'énigme всей философии (франц.: это слово — разгадка всей философии), esprit de conduite (франц.: линия поведения) и т. п.; у Тургенева в «Отцах и детях»: евро­пейское "shake hands" (англ.: рукопожа­тие), библиотека renaissance (франц.: в стиле эпохи Возрождения), bien public (франц.: общественное благо), живопись al fresco (итал.: настенная), suum cuique (лат.: каждому — свое).

Конечно, это не всегда означает, что авторы не могли найти подходящих слов в родном языке, что иноязычное слово точнее передавало определенный смысл3, — скорее, это свидетельствовало о хорошем знакомстве пишущего с иным языком и иной культурой, об отсутствии своеобраз­ного порога, превращающего иную культуру и иной язык в чужие и даже чуждые. В диалогах же и вообще в речи персонажей иноязычные вкрапления служат характеристикой изображаемого лица, его языковых привычек, уровня культуры и т. п.

2. Второй этап освоения иноязычного слова — приспособление его к системе заимствующего языка: транслитерация или транскрипция (roast-beef превращается в ростбиф, affectation — в аффектацию и т. д.), отнесение к определенной части речи, с соответствующим морфологическим и (иногда) словообразовательным оформле­нием: ростбиф, бифштекс — существитель­ные мужского рода, аффектация — сущест­вительное женского рода (причем употреб­ляющееся преимущественно в ед. числе); à jour, vulgar оформились как прилагательные ажур-н-ый, вульгар-н-ый, с использованием суффикса прилагательных -н-, и т. п. Даже когда слово не вполне освоено грамматической системой языка (напри­мер, существительное не склоняется, а при­лагательное еще и не изменяется по родам: депо, шимпанзе; хаки, плиссе), при своем употреблении в составе предложения оно подчиняется синтаксическим нормам заимствующего языка: Построили новое депо (т. е. слово депо — среднего рода, ведущее себя как неодушевленное существитель­ное; ср.: Начали новое дело), взрослый шим­панзе, Поймали еще одного шимпанзе (т. е. слово шимпанзе — мужского рода, ве­дущее себя синтаксически по типу одушев­ленных существительных; ср.: Поймали взрослого медведя), рубашка хаки, юбка плиссе (иноязычные слова употребляются в качестве несогласованных определений к существительным; ср.: белая рубашка, короткая юбка).

Теряя внешние признаки иноязычности (и, с другой стороны, приобретая новые для себя свойства, «навязываемые» системой воспринимающего языка), слово начи­нает употребляться не как вкрапление, а как более или менее органичный элемент русского текста. Однако факты говорят о том, что написать иноязычное слово рус­скими буквами и начать изменять его по образцу исконных слов — необходимое, но не­достаточное условие вхождения иноязыч­ного элемента в русский язык, освоения его говорящими. Слово может так и остаться индивидуальным, авторским нововведением и не перейти в общее употребление. Ср. у Герцена:

Яков Бём... имел мужество принимать консеквенции [т. е. выводы, следствия — от лат. consequens, consequentis], страшные для боязливой совести того века. («Письма об изучении природы»).

Иногда же слово хоть и осваивается, но не в том или не совсем в том значении, в каком оно употреблялось в начале своего появления в языке. Таково, например, слово пальто. Сейчас оно обозначает верхнюю одежду; одежду «для улицы» (ср. словосо­четания осеннее пальто, зимнее пальто), а в середине XIX в. оно употреблялось в зна­чении «сюртук», что ближе к французскому оригиналу (paletot); ср.:

[Галахов] приехал на званый вечер; все были во фраках... Галахова не звали или он забыл, но он явился в пальто; посидел, взял свечу, за­курил сигару, говорил, никак не замечая ни гостей, ни костюмов. (Герцен).

Из контекста ясно, что Галахов явился, конечно же, не в той «уличной» одежде, которая сейчас обозначается словом пальто, а одетым не так, как этого требовал светский этикет: не во фраке.

Будучи вполне освоенным фонетической и грамматической системами языка, имея определенное значение, иноязычное слово, тем не менее, может восприниматься говорящими как чужое или, во всяком случае, не вполне привычное для русского языко­вого сознания. Об этом свидетельствуют, в частности, разного рода сигналы, сопро­вождающие употребление иноязычного сло­ва в тексте: кавычки, оговорки и коммента­рии типа как сейчас принято выражаться, говоря профессиональным языком и т. п. (В устной речи такое слово нередко выделяется еще и интонационно.) Ср.:

Послезавтра в дворянском собрании боль­шой бал. Советую съездить: здесь не без краса­виц. Ну, и всю нашу интеллигенцию вы увидите. Мой знакомый, как человек, некогда обучав­шийся в университете, любил употреблять выра­жения ученые. (Тургенев)4; Поехали за фельд­шером, чтобы он шел как можно скорее подать какую-нибудь помошь или, как нынче кра­сиво говорят, констатировать смерть. (Лес­ков).

А вот как эмоционально комментирует слово эвакуация и обозначаемое им дей­ствие А. Н. Толстой:

— Эвакуация! Эвакуация!.. — донесся до Семена Ивановича дикий ропот голосов с перекрестка...

Выдумали же люди такое отвратительное слово  — «эвакуация»: Скажи — отъезд, переселение или временная, всеобщая перемена жительства, — никто бы не стал, вылупив луковицами глаза, ухватив узлы и чемоданы, скакать без памяти на подводах и извозчиках в одесский порт, как будто сзади за ним гонятся львы.

«Эвакуация» в переводе на русский язык значит — «спасайся, кто может». Но если вы — я говорю для примера — остановитесь на людном перекрестке и закричите во все горло: спасайся, кто может! — вас же и побьют в худшем случае.

А вот — не шепните даже, прошевелите одними губами магическое ибикусово слово:   «эвакуация», — ай,  ай,  ай!..  Почтенный прохожий уже побелел и дико озирается, другой врос столбом, будто нос к носу столкнулся с привидением. Третий ухватил четвертого:

— Что такое? Бежать? Опять?

— Отстаньте. Ничего не знаю.

— Куда же теперь? В море?

И пошло магнитными волнами проклятое слово по городу. Эва-ку-ация — в трех этих слогах больше вложено переживаний, чем в любой из трагедий Шекспира... («Похождения Невзорова, или Ибикус»).

3. Когда носители языка перестают ощущать непривычность иноязычного слова, оно теряет сопроводительные сигналы и ком­ментарии и начинает употребляться «на равных» с другими словарными единицами родного языка. Однако в этом употреблении могут сохраняться жанрово-стилистические, ситуативные и социальные особен­ности: слово, например, оказывается более употребительным в одних стилистических условиях и почти не встречается в других, тяготеет к определенным типам коммуни­кативных ситуаций, характеризует речевую практику лишь некоторых социальных групп и т. д.

Так, например, термины аутентичный, денонсировать, ратификация и под. обычны для дипломатических документов и сравнительно редко встречаются в  иных контек­стах. Оборот пролонгировать договор (на рукопись, книгу и т. д.) (от франц. prolonger «продолжать, удлинять») работник изда­тельства может употребить в служебном разговоре, но при общении с людьми, не принадлежащими к данному профессиональному кругу, он заменит это специальное выражение более понятным продлить договор. Сравнительно недавно заимствованное русским языком из английского уик-энд («конец недели; отдых в конце недели») распространено преимущественно в речи гуманитарной интеллигенции (это не означает, что оно неизвестно представителям других социальных слоев и групп, но там оно используется менее активно).

Интересно, что те или иные узуально-стилистические или социальные ограничения в употреблении иноязычного слова отра­жаются на характере и степени его освоения в воспринимающем языке. Так, имеющие узкую сферу употребления книж­ные или специальные слова и термины со­храняют иноязычные черты в течение более длительного времени, чем слова неспециаль­ные, употребляющиеся более широко и часто. Это касается прежде всего фонети­ческих особенностей слов и их словообразо­вательной активности. Ср., с одной стороны, слова типа болеро, консоме, несесер, которые произносятся с сохранением [о] неударного: [6о]леро, [ко]нсоме, с твердым согласным перед <е>: консо[мэ], [нэсэсэр] и не имеют словообразовательных произ­водных, и, с другой, слова типа боксер, депо, секрет, произношение которых согла­суется с произношением русских слов: [ба]ксёр, [д'иэ]по, [с'иэкр'ет] — и которые имеют словообразовательные дериваты: бок­серский, деповский, секретный, секретик, секретничать.

4. Адаптация иноязычного слова в рус­ском языке может проходить еще один этап — утраты жанрово-стилистических, ситуативных и социальных особенностей. Это происходит далеко не всегда: многие иноязычные элементы являются специальными терминами и в качестве таковых сохраняют достаточно узкую сферу употребления; кро­ме того, слова, взятые из других языков, могут оставаться приметами словоупотреб­ления определенной социальной среды: ср. многочисленные англицизмы в современном студенческом жаргоне — типа френд(друг), герла (девушка), шузы (ботинки, обувь вообще) и т. п.

И все же преодоление ситуативно-стили­стических и социальных ограничений явля­ется одной из характерных тенденций в про­цессе освоения иноязычных заимствований. «...Слово, уже акклиматизировавшееся в од­ной социальной среде, переходит в более широкий круг, причем обычно теряет или видоизменяет свой специальный характер, а нередко, кроме того, под влиянием собы­тий, еще окрашивается и эмоционально», — писал в 1923 г. известный русский языковед С. О. Карцевский5.

На этапе выхода иноязычного слова за рамки специальной сферы или какой-либо социальной среды окончательно формируется его семантика. Разумеется, и на предшествующих этапах оно употребляется, как правило, в достаточно определенном смысле, однако еще возможны последовательные во времени смещения в значении (как в при­веденном выше слове пальто), колебания и варианты в его осмыслении (так было, на­пример, в начале употребления англицизма бульдозер: этим словом называли то нож, которым эта машина ровняет землю, то саму машину с таким ножом) и т. п.

Стабилизация значения — один из факторов, определяющих судьбу заимствования в языке. Важный компонент этого процесса — семантическая дифференциация ис­конных и заимствованных слов, близких по смыслу и употреблению. Ср., например, различия в значениях слов шофер и води­тель, тотальный и всеобщий, импортный и заграничный и др. Эти различия наиболее наглядно проявляются в сочетаемости каж­дого из слов с другими лексическими еди­ницами: шофер, водитель автомобиля, ав­тобуса, такси, но только водитель троллей­буса (не *шофер троллейбуса); тотальная война, но, по-видимому, не всеобщая война; всеобщее избирательное право, но не *тотальное избирательное право, хотя равно возможны тотальная мобилизация и всеобщая мобилизация 6; импортный костюм, за­граничный паспорт, но не *импортный пас­порт.

Стабилизация семантики происходит как в словах, ситуативно-стилистически или со­циально ограниченных по своему употреб­лению, так и в общеупотребительных. При снятии ограничений, при переходе слова в общий речевой обиход могут происходить семантические изменения, обусловленные расширением его связей с другими словами. Это можно видеть на примере специальных терминов, выходящих за пределы чисто профессионального употребления. Ср., например, такие метафорические по своей природе обороты, как идейный вакуум, ин­фляция слов, орбита славы, вирус равно­душия и т. п., употребительные в языке современной публицистики7.

Если термин используется в составе мета­форических словосочетаний достаточно ре­гулярно, то у него может появиться переносное значение, фиксируемое словарями. Так произошло, например, с термином орби­та (от лат. orbita «колея, дорога»). В современных толковых словарях у этого слова помимо специального значения отме­чается и переносное: «сфера действия, дея­тельности» (см., например, «Словарь русского языка» С. И. Ожегова: 21-е изд.— М., 1989).

5. Регистрация иноязычного слова в тол­ковом словаре — завершающий уэтап его освоения: ведь подавляющее большинство словарей являются нормативными, их слов­ник состоит из наиболее регулярно употреб­ляющихся, укоренившихся в языке лекси­ческих средств. Поэтому факт фиксации сло­ва в толковом словаре сам по себе знамена­телен: он указывает на то, что слово при­знаётся принадлежащим лексико-семантической системе данного языка.

К описанию иноязычного слова в толко­вом, а также в других типах словарей предъявляются определенные требования. Это диктуется тем, что иноязычные слова нередко вызывают известные трудности у носителей языка: как слово пишется и про­износится? какие грамматические формы имеет? что в точности значит? откуда оно к нам пришло? Для того чтобы дать ответы на все подобные вопросы, необходимо осу­ществить комплексное лексикографиче­ское описание иноязычного слова. Однако это уже другая тема, заслуживающая само­стоятельного обсуждения8.

---

1 Недаром уже двумя изданиями (1983 и 1988 гг.) вышел специально адресованный уча­щимся «Школьный словарь иностранных слов», в котором собраны наиболее употребительные и часто встречающиеся (в речи, в печати) ино­язычные слова.

2 Это слово употреблено А. С. Пушкиным по норме XIX в.; в современном литературном язы­ке е в финальной части слова при его изменении по падежам и числам сохраняется: трюфель — трюфеля, трюфели (и трюфеля), трюфелей и т. д. (см.: Орфоэпический словарь русского языка. — М.,  1983 и последующие издания).

3 Хотя и такие случаи встречаются: например, И. А. Гончаров, оценивая картину Гвидо Рени «Христос», писал: «В Христе Гвидо Рени яв­ляется одна черта во взоре, обращенном к не­бу, — это сила страдания и того, для чего нет русского слова, résignation» (франц. résignation — «смирение, покорность судьбе»).

4 Слово интеллигенция в прошлом веке вообще довольно часто служило объектом иронических или критических высказываний. Но, споря о сло­ве, нередко имели в виду само понятие. Напри­мер, сто с лишним лет назад «Пермские епар­хиальные ведомости» напечатали такую резолюцию: «Объявить через «Епархиальные ведо­мости», чтобы пермское духовенство в официаль­ных бумагах не употребляло слов: интеллигент, интеллигентный... Эти слова характеризуют людей, живущих одним только разумом, но не за­ботящихся иметь Бога в разуме. А такие люди не могут быть истинными членами православной церкви»  (Цит.  по кн.: Боровой Л. Путь слова. — М.,  1963 — С. 316—317).

5 Карцевский С. О. Язык, война и револю­ция. — Берлин, 1923. — С.  14.

6 Впрочем, здесь есть некое тонкое различие: по отношению к нашей действительности мы говорим всеобщая мобилизация (но никак не то­тальная!), по отношению к другим странам — и всеобщая, и тотальная.

7 Примеры взяты из книги: Русский язык и советское общество. Лексика. — М., 1968. — С. 177. Кстати говоря, расширение сферы употребления специального термина и особенно использование его публицистами нередко делает этот термин «модным»: это произошло, напри­мер, на наших глазах с дипломатическим тер­мином консенсус, который начинает применяться не только к ситуациям парламентской борьбы, но и к разного рода бытовым компромиссам и соглашениям (юмористы уже призывают к консенсусу между покупателем и продавцом, жильцами дома и жэком и т. д.).

8 Некоторые принципы лексикографического представления заимствованной лексики обсуждаются в моей статье «Лексикографическое описание иноязычного слова», вместе с образца­ми словарных статей помещенной в сборнике «Анализ текста. Лексика и лексикография» (М., 1989. — С. 87—96).

Текущий рейтинг: