Петербург Бродского: роман в стихах

17.12.2003

М. А. Панарина

Мария Александровна Панарина, аспирант кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета
 

В рамках «петербургского текста», охватывающего как ранние стихотворения и поэмы, так и поздние тексты у Бродского выделяются три стихотворения, в которых разворачивается особый лирический сюжет. Специфика этого сюжета заключается в том, что в его основе лежит романная коллизия, окрашенная уникальной для поэта экспрессией, не свойственной Бродскому в дальнейшем и необычной даже для ранних «романтических» текстов. Предметом лирического повествования в стихотворениях: «Стансы городу» (2.06.1962), «Стансы» (1962), «Ни тоски, ни любви, ни печали...» (4.06.1962) является образ города как «первой незабываемой» любви.

Три стихотворения, составляющие «роман в стихах», имеют развернутый сюжет и помимо открытого характера лирического высказывания обладают особой эмоциональной суггестивностью.

Первый толчок лирическому сюжету задается фактом «рождения чувства», связанным с выходом в особое пространство, означенное «метафизическим кодом» в стихотворении «Ни тоски, ни любви, ни печали...»:

Под пятью куполами имеется в виду Смольный собор и любимая панорама Бродского, открывающаяся с его колокольни.

Ядром стихотворного цикла являются «Стансы городу», в которых возникает предчувствие предстоящей разлуки. Здесь лирическая составляющая сюжета получает наиболее полное выражение. Стихотворение прочитывается в контексте общего сюжета как единственная просьба, в которой было отказано:

На первый план в этом стихотворении выступает мотив смерти как формы инобытия, таинственная связь с которым становится возможной благодаря особой эфемерности города-«призрака Петербурга» [3]. Кодом «метафизического» плана в данном случае становится мотив воды. Лирический сюжет здесь тесно переплетен с метафизическими мотивами, отсылающими к таким категориям, как бытие и небытие, время и пространство, но эмоциональное начало все-таки берет верх и выплескивается прямо.

Перелом хода развития сюжета из положительного созерцательного плана в трагедийный «посткатастрофический», связанный с мотивами «вычитания из...» происходит по тому же принципу, что и смена основных доминант творчества поэта. Кульминационная его точка дана в стихотворении «Стансы» и реализована как желание «остановить мгновенье», не пересекая границы, как отказ от нежеланного выбора, источником которого являются внешние обстоятельства:

В стихотворном инварианте герой все же возвращается, чтобы «упасть», раствориться в пространстве Петербурга как неком идеальном месте, означающем конец пути. В действительности этим идеальным местом Петербургу стать было не суждено. Перешагнув порог катастрофы, уже предсказанной и описанной в стихах, Бродский все же сумел решить для себя сложнейшую задачу повествования нейтральным языком о том, что, казалось, не поддается отстранению. Однако тональность его эссе меняется в местах, посвященных Петербургу, хотя желание устранить все признаки субъективной окраски все же присутствует, как и скрытое напряжение из-за того, что многое остается невысказанным. Подобного рода конфликт между формальной строгостью, «нейтральностью» письма и внутренней энергией высказывания типичен и для стихотворного творчества поэта.

Однако проблемы, связанные с невозможностью окончательного устранения субъективной модальности при обращении к теме Петербурга привели к тому, что образ родного города просто не получил доступа в лирику и очень ограниченно — в прозу. Об этом красноречиво свидетельствуют многочисленные умолчания, а также нежелание отвечать на вопросы, связанные с посещением родного города, и отказ признать причину своей привязанности к Венеции их сходством.

Образ родного города, практически пропавший из поэтического творчества, оставшись по ту сторону границы, возникает уже только в прозаических эссе или интервью. Петербург продолжает существовать, но уже в особом недосягаемом измерении, приобретая черты совершенного идеального места: В такое место невозможно вернуться.

Однако в определенном смысле поэт с ним и не расставался, позволяя и нам гулять по улицам «переименованного города». О роли английского языка своих эссе как своеобразном «ином продолжении» вещей, которые уже перешли грань потусторонности, Бродский упоминает неоднократно. В «путеводителе» по псевдореальному городу пушкинские описания белых ночей из «Медного всадника» становятся исходным импульсом для создания собственного текста.

Текущий рейтинг: